Мнемоническое искусство

Слово «варварский», возможно, слишком часто вырывающееся из-под моего пера, может навести кое-кого на мысль, что речь здесь идет о бесформенных рисунках, которые зритель может превратить в совершенные образцы искусства лишь усилием своего воображения. Это было бы недоразумением. Я имею в виду варварство неизбежное, синтезирующее, детское, сквозящее нередко даже в искусстве совершенном (мексиканском, египетском или ниневийском) и проистекающее из потребности видеть вещи масштабно и рассматривать их во всей совокупности. Нелишне напомнить здесь, что многие обвиняли в примитивности всех художников с синтетическим и обобщающим видением, таких, например, как г-н Коро, который в первую очередь намечает основные линии пейзажа, его костяк и обличье. Вот так и г-н Г., верно передавая собственные впечатления, с интуитивной силой выделяет кульминационные или наиболее освещенные точки изображаемого предмета (кульминационными или освещенными они могут быть и в плане драматическом) или его главные свойства, а подчас гиперболизирует их, что содействует запоминанию. В свою очередь зритель, чье воображение подвергается властному воздействию этой мнемоники, со всей четкостью воспринимает впечатление, произведенное внешним миром на нашего художника. И сам зритель становится толкователем неизменно ясного и увлекательного толкования.

Яркой жизненности этой повествовательной передачи зримого мира во многом способствует творческий метод г-на Г. Он рисует по памяти, а не с натуры, кроме тех случаев, когда возникает насущная необходимость делать поспешные зарисовки и прямо на месте набрасывать основные линии сюжета, как это было, например, во время Крымской войны. И действительно, все истинные графики имеют дело с образом, запечатленным в их мозгу, а не с натурой. Если с нами не согласятся, ссылаясь на великолепные зарисовки Рафаэля и Ватто и многих других мастеров, мы скажем, что все это — лишь наброски, пусть даже очень детальные. Когда настоящий художник вступает в заключительный этап той или иной работы, модель будет для него скорее помехой, чем подспорьем. Случается, что даже такие художники, как Домье и г-н Г., издавна привыкшие упражнять память и пополнять ее образами, как бы теряют власть над главным своим дарованием, имея перед собой модель со всеми ее бесчисленными деталями.

И тогда стремление все увидеть, ничего не упустить вступает в единоборство с навыком памяти быстро схватывать общий колорит и силуэт, арабеску контура. Художника, наделенного совершенным чувством формы, но привыкшего в первую очередь основываться на памяти и воображении, словно осаждают со всех сторон негодующие детали, и все враз требуют справедливости с ожесточением толпы, жаждущей полного равенства. И если художник поддается им, истинная справедливость неизбежно нарушается, гармония, отданная на заклание, гибнет, любая пошлая деталь обретает непомерное значение, а мелочи вытесняют существенное. Чем беспристрастнее художник откликается на зов деталей, тем сильнее возрастает анархия. Каким бы зрением он ни обладал — близоруким или дальнозорким,— всякое соотношение величин и их соподчинение исчезают из его работы. Такая беда особенно часто постигает одного из самых преуспевающих наших живописцев, чьи недостатки приспособились к недостаткам толпы и как нельзя более послужили к его популярности. Аналогичное положение наблюдается и у драматических актеров, чье таинственное и глубокое искусство все больше клонится к неопределенности и упадку. Г-н Фредерик-Леметр создает роль с высотой и размахом гения. Как бы ни сверкала его игра звездной россыпью деталей, она всегда остается синтетической и скульптурной. А г-н Буффе строит свои роли с мелочной тщательностью близорукого педанта. Все в его игре искрится блестками, но выпуклого образа нет и в помине, и ничто не задерживается в памяти.

Итак, в таланте г-на Г. четко заявляют о себе два свойства: мощная активность памяти, которая возрождает, оживляет образы, словно твердя каждому из них: «Лазарь, восстань!», и горение, опьянение, почти исступление, которые охватывают художника, когда он орудует карандашом или кистью. Он боится не поспеть, боится упустить призрак, прежде чем удастся извлечь и схватить его сущность, он одержим гнетущим страхом, который терзает всех великих художников и внушает им страстное желание овладеть всеми выразительными средствами, с тем чтобы приказы духа никогда не искажались неуверенностью руки и чтобы исполнение — идеальное исполнение — сделалось столь же свободным и естественным, как пищеварение здорового, хорошо пообедавшего человека — для питания его мозга. Прежде всего г-н Г. беглыми штрихами карандаша размещает предметы на листе бумаги. Затем он намечает сепией основные планы, сначала легкими цветовыми пятнами, а затем все более густым и интенсивным по цвету слоем. В последний момент контуры окончательно обводятся тушью. Тому, кто не видел его работ, трудно себе представить поразительный эффект, которого художник добивается таким простым, почти элементарным способом. Его метод обладает несомненным преимуществом, которое состоит в том, что в любой момент работы рисунок кажется в достаточной мере законченным. Если угодно, такой рисунок можно считать наброском, но набросок этот совершенен. Все его валёры находятся в полной гармонии, и, если художник захочет развить их дальше, они будут продвигаться вперед бок о бок до желаемой степени совершенства. Таким образом он готовит одновременно около двадцати рисунков в нетерпеливом увлечении, которое радует не только окружающих, но даже его самого. Наброски накапливаются десятками, сотнями, тысячами. Время от времени он просматривает их, перебирает, оценивает взглядом, затем, отобрав некоторые, увеличивает интенсивность цвета, сгущает тени и постепенно усиливает освещенность.

Г-н Г. придает огромное значение фонам; напряженные или легкие, они всегда превосходно выполнены и находятся в полном согласии с фигурами. Гамма тонов и общая гармония вещи всегда строго выдержаны, и тут талант художника опирается скорее на интуицию, чем на точный расчет. Ибо г-н Г. обладает прирожденным таинственным даром колориста, именно даром, который можно развить, но нельзя обрести посредством опыта. Одним словом, наш удивительный художник выражает движения, торжественные или гротескные позы своих фигур и одновременно — образуемый ими световой взрыв в пространстве.