Возникновение одного стихотворения

Поэтические приемы, как нам внушали, создаются и совершенствуются после того, как стихи уже написаны. Но вот поэт утверждает, что стихотворение написано им по заранее заданным поэтическим принципам. Несомненно, он поэт гениальный и вдохновенный, как ни один другой, — если под вдохновением разуметь силу, увлеченность духа и умение всегда держать наготове свои способности. Но он к тому же и труд свой любил, как никто. Будучи сам законченным оригиналом, он любил повторять, что оригинальность — вопрос мастерства, но это еще не означает, что оригинальности можно научиться. Случай и непостижное — вот два ее главных врага. Неужели он из непонятного и смешного тщеславия сдерживал и пытался умалить свое природное вдохновение? Удалось ли ему обуздать благословенный дар природы, чтобы отдать первое место воле? Я склонен этому верить, хотя и не следует забывать, что его гений, столь пламенный и стремительный, был неизменно влюблен в анализ, механику и математический расчет. Вот еще одна из его излюбленных аксиом: «В стихотворении, как в романе и в сонете, как в новелле, все должно способствовать развязке. Когда хороший писатель пишет свою первую строку, он уже видит последнюю». Благодаря такому превосходному методу, композитор может начать свое произведение с конца и работать над любой его частью, когда ему заблагорассудится. Вероятно, любители поэтических восторгов придут в негодование от подобных цинических афоризмов, но каждый найдет в них то, что ему хочется найти. Всегда полезно показать, какие преимущества может извлечь искусство из мыслительного процесса, чтобы светские люди поняли, что предмет роскоши, именуемый Поэзией, требует немалого труда.

В конце концов, малая толика шарлатанства всегда дозволена гению и даже не портит дела. Так румяна на лице женщины, и без того прекрасной от природы, дают новую пищу для души.

Страннейшее стихотворение. Оно все держится на одном слове, страшном, как бесконечность, это слово с начала времен повторяют миллионы искаженных страданием уст, его в привычном и пошлом отчаянии не один мечтатель писал на краешке стола, пробуя перо: Никогда! Вот мысль, до краев наполняющая безмерность, оплодотворенную гибелью, и Человечество, не огрубевшее душою, добровольно приемлет Ад, лишь бы избежать неисцелимого отчаяния, заключенного в этом слове.

Когда снимаешь с поэзии прозаический слепок, непременно ужаснешься несовершенству полученного результата; но куда больше зла в зарифмованном попугайничанье. Читатель поймет, что не в моих силах дать ему точное представление о пронзительной, заунывной звучности стиха, о могучей силе действия повторов, где глубокие утроенные рифмы печально звенят, словно льдинки. Это стихи бессонницы, порожденной отчаянием; в них есть все: и лихорадочная мысль, и ярость красок, и болезненные рассуждения, и говорливость, вызванная страхом, и даже странная веселость, веселость страдания, от которой еще больнее. Прислушайтесь, как поют в вашей памяти самые жалобные строфы Ламартина, самые колдовские и сложные ритмы Гюго; прибавьте сюда самые изящные и прозрачные терцины Теофиля Готье — например его «Сумерки», эти четки, собранные из жутких кончетти о смерти и небытии, где тройственная рифма так хорошо увязана с неотступной печалью, — и вы получите, может быть, приблизительное понятие о даре Эдгара По как мастера стихосложения; я говорю: как мастера стихосложения, поскольку говорить о силе его воображения, думаю, совершенно излишне.

Но я уже слышу, как читатель, подобно Альцесту, бормочет: «Увидим!» Итак, вот эти стихи:
(следует перевод «Ворона»)
А теперь рассмотрим, что там за кулисами, в мастерской, в лаборатории, рассмотрим внутренний механизм, согласно которому вы сможете оценить Метод сочинения.