Воин

Желая еще раз определить излюбленные сюжеты нашего художника, я бы сказал, что он предпочитает отображать праздничную сторону жизни, какой она предстает взору в столицах цивилизованных стран — в мире военных, в светском обществе, в любви. Наш наблюдатель неизменно на своем посту повсюду, где текут глубокие и бурные потоки желаний, вырывающихся из человеческого сердца, везде, где бушуют война, любовь, азартная игра. Он всюду, где кипит празднество, где развертываются зрелища счастья и злополучия. Однако главное внимание он уделяет воину, солдату, и, мне думается, дело тут не только в присущих солдату добродетелях и доблестях, которые отражаются на его осанке и лице, но также и в красочной одежде, непременной примете его ремесла. Г-н Поль де Молен написал несколько разумных и очаровательных страниц по поводу специфически военного кокетства и психологической роли яркой униформы, в которую все правительства обряжают свои войска. Г-н Г. охотно подписался бы под этими строками.

Мы уже говорили, что каждой эпохе присуща своя особая красота и что каждый век несходен в этом с другими. То же замечание можно сделать и о различных видах человеческой деятельности. Каждый из них обладает своей зримой красотой, обусловленной его внутренними законами. Красота одних отмечена энергией, других — праздностью. Это как бы эмблема характера, печать судьбы. В облике военного, взятом обобщенно, есть своя красота, так же как у денди или женщины полусвета есть своя, но в каждом случае она будет совершенно другого порядка. Разумеется, я не упоминаю здесь такие виды деятельности, где тяжелый физический труд деформирует мускулы и накладывает на лицо печать порабощения. Военный привык к неожиданностям, удивить его трудно. Следовательно, характерным признаком красоты в этом случае будет мужественная беспечность, своеобразная смесь невозмутимости и храбрости; эта красота порождена необходимостью в любую минуту быть готовым к смерти. Однако образ идеального военного отмечен также большой простотой. Солдаты, подобно монахам или ученикам закрытых школ, привыкли к тому, что опека начальства освобождает их от повседневных забот; вследствие этого они во многом непосредственны как дети и, подобно детям, выполнившим дневной урок, склонны к грубым развлечениям и играм. И вряд ли я преувеличиваю, утверждая, что все эти психологические соображения естественно возникают из набросков и акварелей г-на Г. Нет такого типа военного, который бы там не встретился, и каждый схвачен и передан словно в каком-то порыве восхищения: старый, важный и унылый пехотный офицер, чья тучная фигура обременяет лошадиную спину; стройный штабной офицер с гибкой талией, который, играя плечами, без излишней скромности склоняется к креслу дамы,— со спины он смахивает на тонкое изящное насекомое; зуавы и егеря, в чьем облике чувствуется дерзкая храбрость и независимость и как бы более острое сознание личной ответственности; бойкая и веселая непринужденность легкой кавалерии; профессорская и даже академическая важность артиллеристов и инженеров, зачастую подчеркнутая столь маловоинственным предметом, как очки. Ни один тип, ни один оттенок не обойден, каждый нашел одинаково любовное и проницательное воплощение.

Передо мной лежит сейчас одна из таких композиций, проникнутая подлинно героическим духом,— колонна пехотинцев на парижской улице. Возможно, эти солдаты возвращаются из Италии и остановились на бульварах, вызывая восторженные клики толпы; может быть, они только что совершили длительный переход по дорогам Ломбардии — не знаю. Но на всех этих лицах, огрубевших от солнца, ветра и дождей, мы со всей ясностью читаем твердость и бестрепетную отвагу.

В их чертах сквозит единообразие, создаваемое привычкой к дисциплине и сообща перенесенными лишениями, и смирение в мужестве, испытанном в долгих тяготах. Штаны, перехваченные тесными гетрами, проеденные пылью выгоревшие шинели — словом, весь их облик несет на себе неистребимую печать дальних походов, невзгод и удивительных приключений. Сразу видно, что эти люди держатся увереннее, шагают бодрее, смотрят смелее, чем простые смертные. Если бы Шарле, постоянно искавший именно такой тип красоты и нередко находивший его, увидел этот рисунок, он, несомненно, был бы потрясен.