Портрет

Я не жду, что птицы небесные возьмут на себя заботу о моем пропитании или что царственный лев пожелает оказать честь моим останкам и возьмется копать мне могилу. И все же в Фиваиде моего сознания, подобно тем коленопреклоненным отшельникам, что боролись с неискоренимой своей плотью, все еще полной соблазнов смертного и тленного существования, я сражаюсь подчас с гротескными чудищами, с теми призраками, что преследуют меня на улице, в гостиных, в омнибусе. Я вижу перед собой душу Буржуазии, и, поверьте, я бы охотно и с такой силой, о которой она и не подозревает, запустил чернильницей ей прямо в лицо, если б не боялся замарать несмываемыми брызгами стены моей кельи. Вот что говорит мне сегодня эта низменная душа, которая вовсе не является галлюцинацией: «Все-таки поэты удивительные болваны: они твердят, будто воображение необходимо во всех проявлениях искусства. Ну, например: есть ли нужда в воображении, чтобы написать портрет? Или чтобы изобразить мою душу, такую ясную, зримую, весомую? Когда я позирую, то вовсе не художник, а я, модель, беру на себя львиную долю работы. Я — его главная поставщица. Я одна составляю всю материю портрета». На это я отвечаю ей: «Молчи, caput mortuum!^[1] Ты — гиперборейский варвар древних веков, вечный эскимос в очках или, вернее, в шорах, через которые не пробьются никакие видения Дамаска, никакие громы и молнии! Чем более осязаемой, чем более грузной выглядит материя, тем более тонкой и трудоемкой является работа воображения. Портрет! Не сыщется жанра проще и сложнее, явственнее и в то же время сокровеннее. Будь Лабрюйер лишен воображения, смог ли бы он создать свои «Характеры», даже при том, что избранная им и столь определенная материя открывалась ему так благосклонно? Как бы ни был ограничен тот или иной исторический сюжет, какой историк может похвастать, что описал его и осветил без помощи воображения?»

Такой с виду скромный жанр, как портрет, требует глубокого проникновения. Разумеется, художник должен сохранять возможно большую верность модели, но не меньшей должна быть и сила его внутренней проницательности. Когда я вижу хороший портрет, я понимаю, как велики были усилия художника, которому нужно было не только увидеть все явное, но и разгадать все скрытое. Выше я сравнивал художника с историком — я мог бы также сравнить его с актером, который сживается со всеми характерами и всеми обличьями своих персонажей. При вдумчивом подходе становится ясно, что в портрете нет ничего несущественного. Поза, выражение лица, одежда и даже фон — все должно служить воплощению характера. И великие мастера и вообще все хорошие художники — тот же Давид, и в ту пору, когда он был всего лишь рядовым живописцем XVIII века, и потом, когда он стал вождем школы, или Гольбейн во всех своих портретах,— все ставили себе цель лаконично, но с силой выразить характер портретируемого. Другие художники искали большего или старались сделать иначе. Рейнолдс и Жерар привносили в портрет романические элементы, гармонирующие с характером изображаемого ими лица, например грозовое облачное небо, воздушный, легкий фон, поэтическое убранство комнаты, томную позу, смелую осанку и тому подобное... Не будучи предосудительным, такой метод связан с риском и, к сожалению, требует большого таланта. Каков бы ни был наглядный прием, избранный художником, и кем бы ни был сам художник — Гольбейном, Давидом, Веласкесом или Лоуренсом,— хороший портрет всегда представляется мне драматизированным жизнеописанием или, вернее драмой, неотъемлемой от всякой человеческой судьбы. Другие портретисты намеренно ограничили арсенал художественных средств, то ли будучи не в силах использовать их целиком, то ли в надежде достигнуть таким путем большей выразительности. Не знаю, что ими руководило, и склонен считать, что тут, как и во многом другом, равно приемлемы оба приема. Здесь, дорогой мой друг, мне придется, как ни жаль, затронуть один из предметов вашего восхищения. Речь пойдет о школе Энгра вообще и, в частности, о применении его метода в области портрета. Не все его ученики послушно и неукоснительно следовали наставлениям мэтра. Если г-н Амори-Дюваль доходил до крайностей, безрассудно следуя аскетическим традициям этой школы, то уже г-н Леман пытался иногда возместить ущербность своих картин изрядной примесью игривости. Но в целом можно сказать, что догмы школы были деспотичными и что они оставили нездоровый след во французской живописи. Художник необычайно упорный, одаренный рядом драгоценных качеств, но решительно отвергавший те, которыми он сам не обладал, присвоил себе неслыханную, исключительную славу умением гасить солнце. Оставшиеся от светила тлеющие угли, затерянные в пространстве, достались ученикам мэтра, которые принялись усердно затаптывать их. Спору нет, под кистью этих упростителей природа выглядит более понятной, но насколько же она стала менее прекрасной и волнующей! Признаюсь, что несколько портретов работы господ Фландрена и Амори-Дюваля, которые мне довелось увидеть, показались мне превосходными образцами чистого воссоздания формы под обманчивой видимостью живописи. Вместе с тем я готов признать, что внешне эти портреты, если отвлечься от их колорита и освещения, отличаются необычайной тщательностью, силой и проникновенностью. Но позволительно ли обходить трудности искусства, начисто отсекая иные из его элементов? Я нахожу, что г-н Шенавар действует более последовательно и честно. Он попросту отказался от цвета, как от опасного соблазна, как от пагубной страсти, и доверил скромному карандашу всю полноту своего замысла. Если художественный прием состоит в передаче формы предмета без учета цвета и освещенности, присущих каждой его молекуле, то такой метод — г-н Шенавар не станет этого отрицать — весьма потворствует лени; однако этот художник считает, что подобная жертва достойна, осмысленна и идет на пользу равно и форме и идее. Ученики же г-на Энгра с тщетным упорством сохраняют видимость колорита. Они верят или притворяются, будто верят, что их поделки являются живописью.

Я хотел бы адресовать последователям г-на Энгра и другой, гораздо более чувствительный для них упрек, который для некоторых звучит как похвала: их портреты лишены подлинного сходства. Я всегда ратовал за то, чтобы игра воображения и поэтичности проявлялись во всех областях искусства, но пусть это никого не наведет на мысль, будто я призываю к сознательному искажению модели, особенно в портретной живописи. Гольбейн знал Эразма, знал так близко и так глубоко, что в своем портрете словно бы воссоздал заново самую его сущность, так что она и до сих пор стоит у нас перед глазами — зримая, возвышенная, бессмертная. Г-н Энгр находит значительную, привлекательную, богатую в живописном отношении модель. «Вот своеобразный характер,— думает он,— я со всей тщательностью воспроизведу его красоту или его величие, я ничего не упущу, но добавлю нечто необходимое — стиль». А под стилем он, как мы знаем, понимает вовсе не естественную поэтичность модели, которую нужно раскрыть и сделать более зримой, а поэзию чужеродную и обычно заимствованную у прошлого. Я беру на себя смелость утверждать, что г-н Энгр что-то добавляет к своей модели только потому, что бессилен придать ей и значительность и подлинность одновременно. По какому же праву он это делает? У традиции следует заимствовать живописное мастерство, а вовсе не софистические средства. Вот эту, например, парижскую даму, пленительный и чисто французский образец легкомысленной салонной грации, художник принудительно наделит некоторой тяжеловесностью и римским простодушием. Ибо этого требует Рафаэль. Линии рук модели чисты и прелестны, спору нет, однако они слишком хрупки, и для достижения заданного стиля им недостает полноты и сочности римской матроны. Г-н Энгр является жертвой навязчивой идеи, которая беспрестанно вынуждает его извращать, искажать, перелицовывать красоту. Так делают и его последователи: все они, берясь за кисть, готовы, каждый на свой лад, переиначить модель. Неужели вы находите этот недостаток незначительным, а упрек — незаслуженным?

Среди художников, готовых удовлетвориться естественной живописностью оригинала, более других выделяется г-н Бонвен, автор портретов удивительной силы и жизненности, и г-н Хейм — художник, вызвавший некогда насмешки недальновидных ценителей и показавший нам в нынешнем году, равно как и в 1855-м, целый ряд набросков, проникнутых поразительным пониманием гримас человеческого лица. Надеюсь, что слово «гримаса» не будет понято в уничижительном смысле. Я имею в виду присущее каждому лицу врожденное и благоприобретенное выражение.

Господа Шаплен и Бессон — умелые портретисты. Г-н Шаплен не показал нам сегодня работ этого жанра, и любители живописи, внимательно следящие за выставками и знающие, какие из прежних работ этого художника я имею в виду, испытали вместе со мной сожаление по этому поводу. Отличный художник, г-н Бессон обладает вдобавок литературным вкусом и необходимым чутьем, чтобы достойно изображать актрис. Разглядывая живые и сияющие портреты кисти г-на Бессона, я не раз вспоминал изящество и усердие, с которым художники XVIII века запечатлели для потомства образы своих почитаемых звезд.

В разные времена различные портретисты по-разному завоевывали известность: одни — своими достоинствами, другие — недостатками. Публика, страстно влюбленная в собственный образ, не скупится на благодарность художнику, которому она охотнее всего доверяет увековечить его. Из тех, кто сумел добиться благосклонности публики, более всех, на мой взгляд, ее достоин г-н Рикар — ведь он всегда оставался честным и подлинным художником. Его живопись считалась недостаточно солидной; ему не раз, и не всегда заслуженно, ставили в упрек пристрастие к Ван Дейку, Рембрандту и Тициану, корили за подражание то англичанам, то итальянцам. Претензии эти не вполне справедливы. Ибо соблазн подражания нередко охватывает гибкие и блестящие таланты и подчас именно способность к подражанию доказывает их превосходство. С редкой пластической интуицией г-н Рикар соединяет обширные познания в истории живописи и изощренное критическое чутье — все эти достоинства угадываются в каждой из его работ. Прежде он, пожалуй, чересчур приукрашал свои модели; впрочем, недостаток этот, скорее всего, навязывался заказчиком; однако мужественная и благородная сторона таланта г-на Рикара быстро одержала верх, сделав его художником, который всегда умеет передать душу позирующего перед ним человека. Так, например, в портрете старой дамы, чей возраст художник вовсе не стремится скрыть, зрителю явлен ровный ее нрав, мягкость и добросердечие — черты, сразу внушающие доверие. Простодушие взгляда и естественность позы прекрасно гармонируют с теплым нежно-золотистым колоритом, в котором сквозит умиротворенность раздумий на склоне лет. Если вам хочется полюбоваться энергией и молодостью, здоровой грацией и ясностью лица, одушевленного избытком жизненных сил, взгляните на портрет мадемуазель Л. Ж. Вот образчик высокого искусства портрета! Разумеется, красивая модель не прибавляет художнику таланта, но она украшает хороший портрет. Немногим живописцам удалось бы лучше передать цельность этой богатой и чистой натуры, отразить на полотне бездонное небо этих глаз, их бархатисто-звездное мерцание! Овал лица, чуть заметная выпуклость девичьего лба, обрамленного тяжелыми волосами, сочные губы, яркая свежесть кожи — все передано с исключительной тщательностью, но, кроме того, в портрете есть то, что заключает в себе наибольшее очарование и труднее всего поддается передаче,— присущее невинности легкое лукавство и выражение неподдельной восторженности и любопытства, которое придает юным существам — и людям и животным — столько таинственной прелести. Г-н Рикар создал уже немало портретов, и среди них портрет мадемуазель Л. Ж., бесспорно, один из наилучших. Энергия этого замечательного художника, неизменно пытливого и ищущего, обещает нам много других прекрасных работ.

Итак, я объяснил — кратко, но, надеюсь, убедительно,— почему портрет, настоящий портрет, этот жанр, столь скромный на первый взгляд, на деле оказывается таким сложным. И не удивительно, что у меня нашлось мало примеров. Есть и другие художники, как, например, г-жа О'Коннел, умеющие писать человеческое лицо. Однако мне пришлось бы пуститься в слишком долгие рассуждения по поводу их достоинств или недостатков, а между тем вначале мы условились, что по мере возможности я ограничусь в каждом жанре рассмотрением лишь наиболее характерных явлений.

1. ↑ Мертвая голова (лат.).