Предистловие к
«НЕОБЫКНОВЕННЫМ ИСТОРИЯМ»

Госпоже Марии Клемм,
в Милфорде, Коннектикут
(Соединенные Штаты)

Давно уже, сударыня, мечтал я порадовать ваш материнский взор этим переводом из величайшего поэта нашего века; но литературная жизнь полна помех и препятствий, и боюсь, как бы не опередила меня Германия в деле священного долга — почтить память писателя, который, подобно Гофманам, Жан-Полям и Бальзакам, был скорее космополитом, нежели подданным своей страны. За два года до катастрофы, непоправимо сломавшей столь пылкую и полную жизнь, я уже пытался познакомить писателей моей страны с Эдгаром По. Но тогда я еще не знал, что жизнь его была вечной бурей; не знал, что эти роскошные цветы росли из вулканической почвы; и когда сегодня я сравниваю свое тогдашнее, ложное представление о его жизни с его действительной жизнью, а Эдгара По, созданного в моем воображении — то есть богача, счастливца, юного джентльмена, гения, что ради литературы отрывается порою от многообразных занятий и обязанностей светской жизни, — с подлинным Эдгаром, с бедным Эдди, которого вы любили и опекали, с тем, кого я ныне открою Франции, — эта ироническая антитеза наполняет мне душу неодолимой нежностью. Прошли годы, но призрак его преследовал меня неотступно. И сегодня я испытываю не только величайшую радость — представить его прекрасные творения — но и счастье предварить их именем женщины, что всегда была с ним добра и сердечна. И как ваша нежность врачевала его раны, так ныне он овеет дыханием славы ваше имя.


Вы прочтете мой труд о его жизни и творчестве; вы мне скажете, верно ли я понял его характер, его печаль и совершенно особую природу его мысли; и, если я ошибся, вы поправите меня. Если чувство увело меня в сторону, вы наставите меня на верный путь. Все, что исходит от вас, сударыня, я приму с уважением и признательностью, даже если вы кротко упрекнете меня за суровость по отношению к вашим согражданам; разумеется, вы попытаетесь смягчить ненависть, которую внушают моей вольнолюбивой душе республики торгашей и физиократические общества. Я должен был во всеуслышание вознести хвалу Матери, величие и доброта которой делают честь Миру Литературы в той же мере, что и чудесные творения ее сына. И буду стократно счастлив, если хоть один луч вашего милосердия, озарявшего солнцем жизнь вашего сына, через разделяющие нас моря упадет на меня, жалкого и безвестного, и укрепит меня своим магнетическим теплом. Прощайте, сударыня; изо всех приветствий и восторженных слов, которыми можно заключить послание души к душе, я не знаю ни одного, более созвучного чувствам, внушаемым мне вами, чем эти: Goodness, godness!