Предистловие к
«Месмерическому откровению»

(«Свобода мысли», 15 июля 1848 г.)

Последнее время об Эдгаре По говорили немало. Слава его вместе с томиком новелл пересекла океан. И он этого вполне достоин. Он поразил — вот именно, скорее поразил, нежели взволновал или привел в восторг. Обычно так и происходит с писателями, которые творят, опираясь лишь на свой, ими самими созданный метод — непосредственное выражение их натуры. Не думаю, что можно найти крупного писателя, который не попытался бы изобрести собственный метод, или, вернее, не попытался бы преобразить свою врожденную восприимчивость в некое продуманное искусство. Таким образом, все значительные писатели — в той или иной мере философы: Дидро, Лакло, Гофман, Гёте, Жан Поль, Матюрен, Оноре де Бальзак, Эдгар По. Обратите внимание: я беру самые разнообразные, самые противоположные дарования. Это положение истинно для всех, даже для Дидро, самого смелого, самого дерзновенного из них, ведь он со всем прилежанием принялся, если можно так выразиться, регистрировать и направлять вдохновение; вначале он изучил, а изучив, начал литературно разрабатывать свою восторженную, полнокровную и буйную природу. Возьмите Стерна — феномен, выражающий себя совершенно иначе, ценимый за совершенно иные заслуги. Этот человек также создал свой особенный метод. И все они, упорно и с неутомимой верой, копируют природу, природу в чистом виде. Какую? Свою. Тем более, что эти писатели чаше всего бывают гораздо удивительнее и своеобразнее, чем люди, просто одаренные богатым воображением, но не наделенные философским даром, способные лишь тасовать и выстраивать в ряд события, но не умеющие классифицировать их и объяснять их тайный смысл. Я сказал, что это были люди поразительные. Скажу больше: как правило, они и стремятся поразить. Многие из них в своем творчестве, как мы видим, постоянно тяготеют к сверхъестественному. Это тесно связано, как я уже говорил, с изначальным духом выискивания, да простят мне сей варваризм, — с духом инквизиторским, расследовательским, уходящим корнями в самые глубинные впечатления детства. Другие, ярые естествоиспытатели, исследуют душу с помощью лупы, подобно тому, как врачи исследуют тело, и только даром портят глаза, пытаясь найти ее движущую пружину. Третьи, некая смесь из тех и других, пытаются сплавить обе системы в таинственное единство. Единство животного начала, единство флюидов, единство первичной материи — все эти современные теории порой странным образом одновременно западают в головы поэтов и в головы ученых. В заключение скажу, что рано или поздно, но неизбежно наступает миг, когда писатели из тех, о ком я говорю, начинают как бы завидовать философам и, в свою очередь, создают собственную систему естественных законов, порой даже с известной долей самоуверенности, не лишенной, однако, очарования и простодушия. Мы знаем Серафитуса, Луи Ламбера и множество эпизодов из других книг, где Бальзак, великий дух, пожираемый законной гордостью энциклопедиста, пытается сплавить в единую законченную систему различные идеи, извлеченные из Сведенборга, Месмера, Марата, Гёте и Жоффруа Сент-Илера. Идея Единства преследовала и Эдгара По, и он также потратил ничуть не меньше сил, чем Бальзак, гоняясь за излюбленной мечтой. Несомненно, эти сугубо литературные умы, если уж берутся за такое дело, то пускаются в необычайную скачку сквозь философию. И когда они мчатся по путям, поистине им принадлежащим, они совершают неожиданные прорывы в неведомое и уклоны в сторону от обыденности.


В заключение скажу, что в писателе любопытны такие три черты: 1 — собственный метод; 2 — удивительное; 3 — пристрастие к философии; эти три черты, впрочем, и объясняют превосходство таких писателей. Отрывок из Эдгара По в переводе, который вам предстоит прочитать, представляет местами в высшей степени утонченное рассуждение, иногда довольно темное, а временами исключительно смелое. Для перевода нужно было составить свое мнение и «переварить» эту вещь, оставив ее такою, какова она есть. Особенно было важно точно следовать тексту. Некоторые места предстали бы темными, но в ином смысле, чем у Эдгара По, если бы мне вздумалось переводить его другими словами вместо того, чтобы рабски, дословно следовать тексту. Я предпочел изложить его на неуклюжем, порой даже нелепом французском языке, лишь бы передать во всей подлинности философский стиль Эдгара По.


Само собой разумеется, что «Свобода мысли» отнюдь не разделяет идей американского писателя и надеется угодить своим читателям, предлагая им эту возвышенную философскую диковинку.