Рассказы Шанфлери «Шьен-Кайу», «Бедная Тромпегга», «Покойный Мьетт»

Недавно вышел в свет небольшой, крайне скромный, безыскусный томик, но по сути очень значительный — «Шьен-Кайу» — просто, откровенно, резко рассказанная, а верней, записанная история о бедном гравере, исключительно самобытном, но пребывающем в такой нищете, что живет он на одной морковке в компании кролика и публичной девицы и при этом создает шедевры. Итак, для своего дебюта Шанфлери решил ограничиться естественностью, ибо питает к ней безграничное доверие.


В этой книжечке есть и другие замечательные истории, в том числе «Мэр Класси-ле-Буа», и в связи с ней я прошу читателя отметить, что Шанфлери прекрасно знает провинцию, эту неисчерпаемую сокровищницу литературных начал, что триумфально доказал наш великий О. де Бальзак, равно как и укрывающийся у себя в каморке, так что публике придется разыскивать его там, другой столь же скромный и любящий уединение ум, автор «Нормандских рассказов» и «Пустячных историй» Жан де Фалез (Филипп де Шанвьер), честная душа, всецело преданная, как и Шанфлери, труду и религии природы и подобно ему возросшая в стороне от газет, вдали от чудовищной словесной дизентирии г.г. Дюма, Феваля и иже с ними.


И еще «Карнавал», или несколько бесценных заметок об этой передвижной достопримечательности, об этой разукрашенной лентами и пестрыми лоскутьями тоске, над которой смеются глупцы, но которую чтуг парижане.


Во второй книжечке помещен рассказ «Бедная Тромпетта», или горестная история про старую пропойцу, безумную эгоистку, которая разоряет зятя и дочь, ради того чтобы пичкать свою собачку кюрасо и анисовкой. Отчаявшийся зять травит собаку ее излюбленным питьем, и тогда теща вывешивает на витрине его лавки объявление, которым обрекает зятя на позор и публичную ненависть (sic). История подлинная, как и предыдущие. Однако было бы серьезным заблуждением думать, что все эти непритязательные истории написаны для того, чтобы под конец повеселить или развлечь. И представить себе невозможно, что способен Шанфлери вложить, а верней, что умеет увидеть под непритворной скорбью или печалью.


В тот день, когда он написал «Господина Прюдома в Салоне», он явно возревновал к Анри Монье. Кто способен на великое, тот способен и на малое, мы это знаем, и рассказу этому также присуща весьма тщательная и забавная отделанность. Но, право же, автор рожден для большего, и у него есть дела поважнее.


«Величие и падение органчика». Здесь показано мироздание ребенка, ребенка музыкального, совершенно прелестного, не очень, правда, понятно, мальчик это или девочка. Новелла эта обнаруживает подспудное родство автора с некоторыми немецкими и английскими писателями, умами меланхолическими, как и он, и вместе с тем непроизвольно и неизменно ироничными. Вдобавок при этом надобно отметить — о чем я уже упоминал выше — великолепное описание провинциальной недоброжелательности и тупости.


«Религия на шестом этаже». Рассказ, повествующий о том, как стряпается новейшая религия, изображение с натуры кое-кого из тех несчастных, которые, как мы все уже знаем, убеждены, будто доктрина сотворяется так же, как ребенок, на соломенном тюфяке с «Кумом Матье» в руке и столь же просто.


Последний томик посвящен Бальзаку. Просто невозможно поручить столь высокому покровительству более здравые, более безыскусные и более естественные произведения. Само посвящение превосходно — превосходно по стилю, превосходно по мыслям. Бальзак — поистине романист и ученый, изобретатель и наблюдатель, натуралист, равно знающий закон происхождения идей и зримых существ. Он — великий, в полном смысле этого слова, творец метода, единственный, на изучение чьего метода стоит затратить труд.


И это, по моему мнению, отнюдь не маловажное предвещение благоприятных перспектив для Шанфлери в литературе.


Этот последний томик включает «Покойного Мьетта», подлинную, как всегда, историю знаменитого шарлатана с набережной Августинцев. «Фуэнсес» — великолепный замысел; роковая картина, которая приносит несчастье всем, кто ее покупает.


«Простая история рантье, фонарщика и часов» — тщательно исполненная картинка, констатация странностей, неизбежно порождаемых замкнутой и косной провинциальной жизнью. Труднее лучше живописать и обрисовать ходячие автоматы, у которых даже мозг превращается в фонарь или часы.


«Ван Шендали, сын и отец»: ярые художники-натуралисты, поглощающие морковь, чтобы точней нарисовать ее, облачающиеся в перья, чтобы верно написать попугая; читайте и перечитывайте эти высокие уроки, отмеченные безграничной германской иронией.


До сих пор я ничего не говорил о стиле. Он легко угадывается. Размашистый, неожиданный, резкий, поэтический, как природа. Никакой чрезмерной напыщенности, преувеличенной литературности. Автор в равной мере старается не только зорко вглядываться в людей и их лица, неизменно странные для того, кто умеет смотреть, но и сдерживать вопль их животного начала, и в результате из этого возникает некий метод, тем более поразительный, что он оказывается в каком-то смысле неуловимым. Наверное, я не слишком хорошо выражаю свою мысль, но все, кто испытывал потребность создать эстетику для собственных надобностей, поймут меня.


Единственно, в чем я охотно упрекнул бы автора, так это в том, что он, вероятно, не осознает своего богатства, недостаточно разжевывает, чересчур верит в своего читателя, не делает обобщений, не исчерпывает до конца тему; иными словами, все упреки сводятся к одному и проистекают из одной же посылки. Но, вполне возможно, я не прав; нельзя предопределять ничью судьбу; смелые наброски куда прекрасней, чем невнятные полотна, и автор, быть может, избрал наилучший метод, суть которого простота, краткость и старинность.


Четвертая книга, которая вскоре выйдет в свет, по меньшей мере, не уступает предыдущим.


И, наконец, в заключение: новеллы эти по-настоящему занимательны и относятся к разряду весьма высокой литературы.