Денди

Богатый, праздный человек, который, даже когда он пресыщен, не имеет иной цели, кроме погони за счастьем, человек, выросший в роскоши и с малых лет привыкший к услужливости окружающих, человек, чье единственное ремесло — быть элегантным, во все времена резко выделяется среди других людей. Дендизм — институт неопределенный, такой же странный, как дуэль. Он известен с далекой древности — ведь Цезарь, Катилина и Алкивиад являют собой яркие примеры этого типа; он широко распространен, поскольку Шатобриан обнаружил его в лесах и на берегах озер Нового Света. Не освященный никакими законами, дендизм сам подчиняет строжайшим законом своих адептов, какими бы страстными или независимыми ни были они по натуре.

И английские романисты, больше чем кто-либо способствовавшие созданию жанра великосветского романа, и французы, которые посвятили себя писанию любовных романов — вспомним хотя бы маркиза де Кюстина,— прежде всего и весьма предусмотрительно позаботились о том, чтобы снабдить своих героев достаточно крупным состоянием, дабы не колеблясь оплачивать любую их прихоть, а кроме того, избавили их от какого бы то ни было профессионального занятия. Единственное назначение этих существ — культивировать в самих себе утонченность, удовлетворять свои желания, размышлять и чувствовать. Они располагают неограниченным досугом и денежным достатком, без которых фантазия, сведенная к мимолетной прихоти, не может воплотиться в действие. Приходится признать, к сожалению, что без досуга и денег любовь вырождается в грубый разврат или нудное выполнение супружеского долга. Жгучая или сладостная мечта оборачивается отталкивающей утилитарностью.

Я не случайно в связи с дендизмом упомянул о любви: ведь она естественно занимает помыслы праздного человека. Однако денди не видит в любви самоцель. И если я заговорил о деньгах, то лишь потому, что они необходимы людям, возводящим в культ собственные страсти; однако денди не жаждет денег ради денег; его вполне устроил бы неограниченный кредит, а низкую страсть к накопительству он уступает обывателям. Неразумно также сводить дендизм к преувеличенному пристрастию к нарядам и внешней элегантности. Для истинного денди все эти материальные атрибуты — лишь символ аристократического превосходства его духа. Таким образом, в его глазах, ценящих прежде всего изысканность, совершенство одежды заключается в идеальной простоте, которая и в самом деле есть наивысшая изысканность. Что же это за страсть, которая, став доктриной, снискала таких властных последователей, что это за неписаное установление, породившее столь надменную касту? Прежде всего то непреодолимое тяготение к оригинальности, доводящее человека до крайнего предела принятых условностей. Это нечто вроде культа собственной личности, способного возобладать над стремлением обрести счастье в другом, например в женщине; возобладать даже над тем, что именуется иллюзией. Это горделивое удовольствие удивлять, никогда не выказывая удивления. Денди может быть пресыщен, может быть болен; но и в этом последнем случае он будет улыбаться, как улыбался маленький спартанец, в то время как лисенок грыз его внутренности.

Как мы видим, в некотором смысле дендизм граничит со спиритуализмом и со стоицизмом. Но главное — денди никогда не может быть вульгарным. Совершив преступление, он может не пасть в собственных глазах, но, если мотив преступления окажется низким и пошлым, бесчестье непоправимо. Надеюсь, читателя не покоробит эта серьезность в области несерьезного; пусть он помнит, что во всяком безрассудстве есть свое величие и во всякой чрезмерности — своя сила. Странный спиритуализм! Для тех, кто являются одновременно и жрецами этого бога и его жертвами, все труднодостижимые внешние условия, которые они вменяют себе в долг — от безукоризненности одежды в любое время дня и ночи до самых отчаянных спортивных подвигов,— всего лишь гимнастика, закаляющая волю и дисциплинирующая душу. В сущности, я не так уж далек от истины, рассматривая дендизм как род религии. Самый суровый монастырский устав или непререкаемые повеления Горного старца, по чьему мановению убивали себя его опьяненные до экстаза единомышленники, были не столь деспотичны и требовали меньшей покорности, чем эта доктрина элегантности и оригинальности, которая так же грозно приказывает своим честолюбивым и смиренным приверженцам, людям большей частью страстным, мужественным, кипучим, исполненным сдержанной силы: «Perinde ad cadaver!»^[1].

Как бы ни назывались эти люди — щеголями, франтами, светскими львами или денди,— все они сходны по своей сути. Все причастны к протесту и бунту, все воплощают в себе наилучшую сторону человеческой гордости — очень редкую в наши дни потребность сражаться с пошлостью и искоренять ее. В этом источник кастового высокомерия денди, вызывающего даже в своей холодности. Дендизм появляется преимущественно в переходные эпохи, когда демократия еще не достигла подлинного могущества, а аристократия лишь отчасти утратила достоинство и почву под ногами. В смутной атмосфере таких эпох немногие оторвавшиеся от своего сословия одиночки, праздные и полные отвращения ко всему, но духовно одаренные, могут замыслить создание новой аристократии; эту новую аристократию будет трудно истребить, поскольку ее основу составляют самые ценные и неискоренимые свойства души и те божественные дарования, которых не дадут ни труд, ни деньги. Дендизм — последний взлет героики на фоне всеобщего упадка. Тот факт, что Шатобриан обнаружил тип денди в Северной Америке, ни в коей мере не противоречит моей идее, ибо ничто не мешает нам предположить, что племена, которые мы именуем дикими, являются обломками великих исчезнувших цивилизаций. Дендизм подобен закату солнца: как и гаснущее светило, он великолепен, лишен тепла и исполнен меланхолии. Но увы! Наступающий прилив демократии, заливающий все кругом и все уравнивающий, постепенно смыкается над головой последних носителей человеческой гордости, и волны забвения стирают следы этих могикан. В нашей стране денди встречаются все реже, тогда как у наших соседей англичан социальное устройство и конституция (подлинная конституция, усвоенная нравами) еще долго будет благодатной средой для достойных наследников Шеридана, Бреммеля и Байрона, если, разумеется, наследники эти появятся. Мои рассуждения могли показаться читателю отклонением от темы, но в действительности это не так. Мысли и образы, возникающие у критика при виде рисунков художника, в большинстве случаев являются лучшей формой критического суждения; последовательно излагая мысли, подсказанные основной идеей, легче всего раскрыть ее сущность. Стоит ли добавлять, что, когда г-н Г. рисует денди, он всегда передает его историчность, я бы даже сказал — легендарность, если бы речь не шла о нашей современности и о вещах, которые принято считать суетными. И когда мы встречаемся с одним из этих избранных существ, так таинственно сочетающих в себе привлекательность и неприступность, то именно изящество его движений, манера носить одежду и ездить верхом, уверенность в себе, спокойная властность и хладнокровие, свидетельствующее о скрытой силе, заставляют нас думать: «Как видно, это человек со средствами, но скорее всего — Геракл, обреченный на бездействие».

Обаяние денди таится главным образом в невозмутимости, которая порождена твердой решимостью не давать власти никаким чувствам; в них угадывается скрытый огонь, который мог бы, но не хочет излучать свет. Именно это в совершенстве отражено в рисунках г-на Г.

1. ↑ Будь подобен трупу! (лат.)