Избранные утешительные максимы о любви


Сочиняющий максимы шаржирует собственный характер: молодые гримируются, старики любуются сами собой.

Мир — это громадная система противоречий, в которой ценится все, что устарело, — быстренько нарисуем себе углем морщины — чувства при этом не очень притупляются — и украсим сердце ленточками, наподобие фронтисписа.

К чему это? Если уж вы не настоящие мужчины, будьте, по крайней мере, настоящими животными. Будьте наивными — и кому-нибудь вы непременно станете нужны, или кому-то — приятны. Мое сердце — кажется, оно слева — конечно же найдет тысячу товарищей по несчастью среди трех миллиардов существ, пасущихся в крапивных зарослях чувств.

Я начинаю с любви, потому что любовь для всех — сколько бы это ни отрицали — самая важная вещь в жизни.


Вы, пожираемые неким ненасытным стервятником, поэты гофмановской школы, для которых звук губной гармоники — словно танец в хрустальных сферах, а скрипка — все равно что клинок, рвущий сердце на части, непреклонные и алчные созерцатели, в которых даже зрелище самой природы порождает опасные восторги, — пусть любовь станет вам успокоением.

Поэты спокойствия, поэты объективности, благородные приверженцы метода, архитекторы стиля, политики, перед которыми стоит задача быть журналистами, — пусть любовь станет для вас раздражителем, укрепляющим силы снадобьем, гимнастикой наслаждения и призывом действовать!

Одним — снотворное, другим — алкоголь.


Те, с которыми природа обошлась жестоко, для коих время драгоценно, — пусть любовь послужит вам лекарством, обжигающим и возрождающим.

Итак, необходимо уметь выбрать себе любовь.

Не будем отрицать того, что бывает удар молнии — посмотрите хотя бы главу XXIII книги первой «О любви» Стендаля, — но, надо полагать, фатальность обладает все же некоторой гибкостью, зовущейся человеческой свободой.

Точно так же, как для богослова свобода состоит скорее в том, чтобы избежать искушения, нежели в борьбе с ним, так и в любви должно избегать опасных женщин — опасных именно для вас.

Возлюбленная, ваша небесная женщина, будет указана вам, вашим естественным вкусом, с помощью Лафатера, живописи и скульптуры.

Физиогномические признаки здесь оказались бы незаменимыми, если бы все они были нам хорошо известны. Я не могу сейчас перечислить все те физиогномические признаки женщин, которые подошли бы тому или иному мужчине. Быть может, когда-нибудь мне удастся довести до конца эту непомерную работу — в книге, которую я назову «Катехизис о любимой женщине», но я совершенно уверен в том, что каждый с помощью своих властных и смутных симпатий, ведомый наблюдательностью, сможет через некоторое время найти необходимую ему женщину.

К тому же наши предпочтения не столь уж опасны: природа, как в гастрономии, так и в любви, редко наделяет нас стремлением к тому, что нам противопоказано.

Поскольку я подразумеваю здесь любовь во всех возможных смыслах этого слова, мне придется написать несколько отдельных максим, трактующих о весьма деликатных вещах.

Северянин, пламенный мореплаватель, заблудившийся в стране туманов, искатель северных сияний, более прекрасных, чем солнце, неустанно жаждущий идеала, — любите холодных женщин. Любите их, ибо это великий и упорный труд, — и вам будет оказан больший почет на том Суде Любви, что созван где-то там, в голубой вечности!

Южанин, чья ясная природа не склонна к тайнам и чудесам, легкомысленный человек из Бордо, Марселя или Италии, — с вас довольно страстных женщин; движение и темперамент — вот ваша истинная империя, империя забав.

Юноша, мечтающий стать великим поэтом, берегитесь парадоксов в любви; пусть подростки, опьяненные гордостью, выкурив свою первую трубку, во все горло поют хвалы толстым женщинам, оставьте эту ложь неофитам псевдоромантической школы. Если полная женщина — это порой очаровательный каприз, то женщина худая — кладезь сумеречных наслаждений.

Никогда не возводите хулу на величие природы — и, если она послала вам безгрудую возлюбленную, скажите себе: «У меня есть друг с бедрами!» — и идите в храм, дабы вознести благодарность богам.

Умейте найти хорошие стороны даже в чужой уродливости (что касается вашей — то это совсем уж легко); каждому известно, что Тренк Обожженное Лицо был обожаем женщинами[1], даже собственной женой! Но вот вещь еще более редкая и прекрасная — тем не менее ассоциация идей явит вам ее легкой и естественной. Представьте себе: ваш кумир болен. Ее красота исчезла под струпьями оспы, словно зелень под тяжестью зимнего льда. Вы смущены, вы долго тревожились, думали о возможных последствиях болезни. И вот вы с грустью смотрите на эти несмываемые стигматы на теле бедной больной, и внезапно у вас в ушах начинает звучать умирающая скрипка, мелодия, сыгранная безумным смычком Паганини, — и этот трогательный мотив повествует словно бы именно о вас, пересказывает вам всю вашу тайную поэму о несбывшихся надеждах. И отныне следы оспы на лице женщины станут частью вашего счастья и, взглянув на них, вы каждый раз будете вспоминать таинственную мелодию Паганини. Они станут иной не только нежного сочувствия, но и физического наслаждения — если вы, конечно, одна из тех тонко чувствующих натур, для которых красота — это прежде всего обещание счастья. Именно ассоциация идей заставляет нас любить дурнушек, поскольку, если ваша тщедушная возлюбленная изменит вам, вы сильно рискуете найти успокоение лишь в объятиях другой тщедушной женщины.

Для некоторых более любознательных и пресыщенных умов наслаждение уродливостью возникает из еще более таинственного чувства: жажды непознанного, тяготения к ужасному. Каждый носит в себе более или менее развитый зародыш этого чувства, именно оно влечет некоторых поэтов в аудитории, где учатся студенты-медики, и в больницы, а женщин — в толпу, глазеющую на публичную казнь. Мне будет искренне жаль того, кто не сможет это понять, — арфу, лишенную струны печали.

Что же касается орфографических ошибок, которые некоторым глупцам представляются одним из слагаемых морального уродства, то нелишне будет объяснить, каким образом они могут превратиться в истинно простодушную поэму, полную воспоминаний и наслаждений. Как мило заикался очаровательный Алкивиад! На какой божественной тарабарщине говорит детство! Юный адепт сладострастия, не вздумайте учить вашу подругу французскому языку — сие простительно лишь в том случае, если вам нужно превратиться в ее преподавателя французского, чтобы стать ее любовником.

Есть мужчины, которые начинают стыдиться своей любви к женщине, когда обнаруживают, что она глупа. Это самовлюбленные спесивцы, созданные для того, чтобы поедать самые поганые сорняки мироздания — или домогаться благосклонности какого-нибудь синего чулка. Глупость часто служит оправой для красоты, это она придает глазам сумеречную прозрачность темных водоемов и зеркально-гладкое спокойствие тропических морей. Глупость — это вечный страж красоты, она предохраняет от морщин, это божественная косметика, оберегающая наших кумиров от шрамов, которыми способность размышлять награждает нас, скверных мудрецов!

Есть и такие, кто осуждает своих любовниц за расточительность. Это либо скряги, либо республиканцы, не имеющие ни малейшего понятия об основных принципах политической экономии. Пороки великой нации являются ее главнейшим богатством.

Другие, степенные люди, здравомыслящие и умеренные деисты, закоренелые педанты, приходят в ярость, если их жены становятся слишком религиозны. О, растяпы, которые никогда не сумеют научиться играть ни на одном инструменте! О, трижды глупцы, не понимающие, что самые обольстительные формы, какие только может принять религия, — это именно их жены! Обратить собственного мужа — какое восхитительное яблоко, какой дивный запретный плод, какое ужасное богохульство! — ненастной зимней ночью, с огнем в камельке, с вином и трюфелями... О, безмолвный церковный гимн домашнего счастья, победа, одержанная над самой сутью благочестия, которое, очевидно, оскорбительно для богов!

Я никогда бы не завершил сей труд, если бы захотел перечислить все красоты и достоинства того, что принято называть пороками и моральным уродством; однако самые сердечные и умные люди нередко попадают в одну и ту же тяжелую и мрачную, — словно трагедия, ситуацию. Это случается, когда они оказываются перед выбором: с одной стороны — унаследованное от предков стремление к морали, а с другой — стремление к женщине, которую должно презирать. Многочисленные и недостойные измены, привычка к посещению злачных мест, постыдные тайны, внезапно явленные свету, — все это заставляет вас относиться с ужасом к предмету вашей страсти, и порой даже радость повергает вас в дрожь. Все это сильно расшатывает ваши платонические умопостроения. Добродетель и гордость кричат вам: «Беги от нее!» Природа шепчет вам на ухо: «Куда от нее убежишь?» Жуткая альтернатива, перед лицом которой самые сильные души могут наглядно продемонстрировать, сколь недостаточно наше философское воспитание. Самые изобретательные, обнаружив, что природа принуждает их до бесконечности повторять историю Манон Леско и Леоне Леони, выпутываются из этой ситуации, говоря, что отвращение может отлично сосуществовать с любовью. Но я вам сейчас дам очень простой рецепт, с помощью которого вы не только освободитесь от этих постыдных оправданий, но и сможете не покидать свою возлюбленную без ущерба для вашей кристаллизации[2].

Предположим, что героиня вашего сердца, употребив во зло fas et nefas[3], оказалась на краю гибели, после того как — последняя измена и самая страшная пытка — попыталась соблазнить своими прелестями собственных тюремщиков и палачей[4]. Откажетесь ли вы так легко от вашего идеала? Или, если природа толкнет вас, сохранившего верность и плачущего, в объятия этой бледной мученицы, — скажете ли вы тогда, да еще с оскорбительным оттенком покорности судьбе: «Отвращение и любовь в родстве межцу собой!»? Разумеется, нет, ибо подобные парадоксы годятся для робких душ и темных умов. Говорите смело и с наивным простодушием философа: «Мой идеал, будь он менее мерзким, не был бы вполне идеальным. Созерцая его, я ему покоряюсь; ибо одна великая Природа ведает, что было у нее на уме, когда она сотворила эту всесильную плутовку. Счастье и высший разум! Совершенство! Сходство противоположностей! Ормузд и Ариман, вы суть одно!»

Таким образом, благодаря более широкому взгляду на вещи, восхищение совершенно естественно приведет вас к чистой любви, к этому солнцу, чье сияние вбирает в себя все пятна.

апомните следующее: в любви нужно прежде всего избегать противоречий. Только наивность спасительна, только ваша наивность сделает счастливой вашу возлюбленную, пусть даже она уродлива, как старуха Моб, царица ужасов. Вообще, для светских людей (по выражению одного хитроумного моралиста) любовь есть всего лишь любовь к игре, любовь к поединку. Это неверно по существу: любовь должна быть любовью; игра и поединок могут быть позволены в любви лишь как политические средства.


Самая серьезная ошибка современной молодежи — это стремление выдать желаемое за действительное. Многие молодые влюбленные на самом деле — мнимые больные, без устали принимающие лекарства и выкладывающие немалые деньги г-ну Флерану и г-ну Пургону, и нет у них ни удовольствий, ни привилегий истинной болезни. Заметьте при этом, что они расстраивают свои внутренние органы бесполезными снадобьями; в результате любовь теряет способность переварить самое себя.

Хотя и надо быть вровень с веком, не пытайтесь подражать великолепному Дон Жуану, который, кстати, по мнению Мольера, был не более чем прожженным плутом, хорошо сложенным и знающим толк в любви, преступлениях и словесных уловках, потом, благодаря г-дам Альфреду де Мюссе и Теофилю Готье, превратился в артиста-флтера, ищущего путь к совершенству в самых неподобающих местах, а в конце концов оказался просто-напросто постаревшим денди, уставшим от своих путешествий, и самым большим глупцом на свете вместе со своей честной женой, влюбленной в собственного мужа.

Общее и основное правило: если вы влюблены, бегите луны и звезд, бегите Венеры Милосской, озер, гитар, веревочных лестниц — и всех и всяческих романов, даже лучшего из лучших, даже если его автор — сам Аполлон!

Но любите — сильно, бесстрашно, с восточной страстностью — ту, которую вы любите; пусть ваша любовь — таящая в себе гармонию — не будет мучением для чужой любви, и пусть ваш выбор не возмутит государство. У инков была принята любовь к родной сестре — довольствуйтесь вашей кузиной. Никогда не влезайте на балконы, не оскорбляйте государственную власть, не отнимайте у вашей возлюбленной нежной веры в Бога, и, когда вы вместе с ней войдете в церковь, благопристойным образом окуните пальцы в чистую и свежую воду кропильницы.


Поскольку всякая мораль свидетельствует о доброй воле ее приверженцев, поскольку религия является высшим утешением для всех скорбящих, поскольку каждая женщина является частью женщины абсолютной и поскольку любовь является единственной вещью, ради которой стоит написать сонет и надеть чистое белье, — я чту все это больше, чем кто бы то ни было, и объявлю лжецом всякого, кто вознамерится отыскать в этих лохмотьях морали повод для крестного знамения — и пищу для скандала. Блистательная мораль, не правда ли? Быть может, цветные стекла слишком радужно окрашивают сияющий внутри вечный светильник истины? Нет, вовсе нет. Если бы я хотел доказать, что все к лучшему в этом лучшем из миров, читатель имел бы право сказать мне, словно некоему гению: ты злой дух. Но я ведь хотел доказать, что пока все к лучшему в этом худшем из миров. А следовательно, мне многое будет прощено, ибо я очень любил... моего читателя... или мою читательницу.


Примечания

  1. Мы могли бы привести в пример Мирабо, но это уже стало банальностью. К тому же его уродливость, судя по всему, была сангвинической — а это вызывает у нас особенную антипатию.
  2. Мы знаем, что все наши читатели прочли книгу Стендаля.
  3. Закон и беззаконие (лат.).
  4. Как в романе «Мертвый осел».