Об эклектизме и о сомнении
Здесь, как это явствует из заглавия, мы исследуем болезни живописи, прикасаемся к ее язвам. Тот из ее недугов, о котором пойдет речь ниже,— один из самых странных и прилипчивых.
В нынешний век, как и в минувшие, в наши дни, как и прежде, сильные и здоровые люди делят между собой, следуя склонностям и темпераменту, различные области искусства и свободно отдаются властному зову любимого дела. Одни собирают обильный и благодатный урожай осеннего многообразия красок; другие терпеливо и натужно взрезают глубокую борозду рисунка. Каждый из них осознал, что власть требует жертв и что лишь такой ценой он может без опаски царствовать в пределах своих владений. На короне у каждого красуется надпись, смысл которой доступен всем. Ни один из них не сомневается в своем царском достоинстве, и в этом непоколебимом убеждении таится их слава и ясность духа.
Даже Орас Берне, отвратительный приверженец шикарной живописи, заслужил право быть свободным от сомнений. У этого человека счастливый, беспечный нрав, он живет в искусственном мирке, где и актеры и кулисы сделаны из одинакового картона; однако в своем царстве парадов и развлечений он — полновластный хозяин.
В наши дни главным источником всех нравственных недугов является сомнение, а наносимые им теперь опустошения страшнее, чем когда-либо. Сомнение порождается серьезными причинами, которые будут рассмотрены мной в предпоследней главе — «О школах и о ремесленниках». Сомневающиеся стремились найти выход из тупика, и таким образом сомнение породило эклектизм.
Во все эпохи эклектизм всегда ставил себя выше предшествовавших течений на том основании, что, будучи последним по времени появления, имел возможность обозреть самые отдаленные горизонты. Однако в этой беспристрастности эклектиков и проявляется их бессилие. Люди, столь охотно предающиеся долгим размышлениям, неполноценны, ибо им не хватает одной всепоглощающей страсти.
Эклектикам невдомек, что человеческое внимание тем пристальнее, чем уже его предмет и чем жестче ограничено поле наблюдения. Как гласит пословица, много желать — добра не видать.
Последствия эклектизма наиболее очевидно и ощутимо сказались в изобразительном искусстве в силу того, что, стремясь к совершенству, оно требует неустанной идеализации, достижимой лишь ценой жертвы, и жертвы невольной.
Каким бы умелым ни был эклектик, он всегда скован в своих возможностях, ибо ему неведома любовь. А без любви нет идеала, нет пристрастия, нет ни путеводной звезды, ни компаса.
Эклектик применяет вперемешку самые разные приемы, а результат получается плачевный.
Эклектик подобен кораблю, желающему, чтобы в его паруса дули ветры сразу со всех четырех сторон света.
Произведение искусства, в котором господствует единый творческий принцип, всегда имеет при всех возможных недостатках большую притягательную силу для тех, чья индивидуальность близка индивидуальности художника.
Произведение эклектика не удерживается в памяти.
Эклектику неведомо, что первая задача художника — подмена природы человеком и бунт против деспотизма природы. В основе этого бунта лежит не холодный расчет, не догма или риторика: он порывист и непроизволен, как порок, как страсть, как голод. А раз так, то эклектик не является подлинным художником.
Сомнение побуждает некоторых художников слезно взывать ко всем другим видам искусства. Попытка применения противоречащих друг другу выразительных средств, привнесение элементов одного рода искусства в другой, искусственное введение поэзии, философии и чувств в живопись — словом, все это нынешнее убожество есть порок, неотделимый от эклектизма.
