Торжества и праздневства
Турция тоже одарила нашего дорогого г-на Г. прекрасными мотивами для композиций. Вот, например, праздник байрама: разлитое на всем сверкающее великолепие, а на его фоне — подобный бледному солнцу скучающий лик ныне уже покойного султана. Слева от повелителя — высшие сановники государства, справа — военные, и среди них — египетский султан Саид-паша, находившийся в ту пору в Константинополе. Торжественные шествия и церемонии направляются к маленькой мечети близ дворца. В толпе живыми и карикатурными воплощениями упадка выделяются турецкие чиновники; под тяжестью их чудовищно тучных тел приседают великолепные кони. Массивные экипажи, вызолоченные и разукрашенные с восточной прихотливостью, напоминают кареты времен Людовика XIV; кое-где из них в узкую щель между складками шелкового покрывала выглядывает любопытный женский глаз. Исступленно пляшут существа третьего пола — нигде озорное выражение Бальзака не находило себе лучшего применения, чем тут, где беглые блики, развевающиеся просторные одежды, ярко размалеванные щеки, подкрашенные веки и брови, истерические, судорожные телодвижения и длинные, разметанные по спине волосы скрывают последние признаки мужественности. И, наконец, женщины легких нравов (если уместно говорить о легких нравах применительно к Востоку), чаще всего венгерки, валашки, еврейки, польки, гречанки и армянки,— ведь при деспотическом правлении преимущественно представительницы порабощенных народов, а среди них — те, на чью долю выпадает наибольший гнет, активнее других пополняют ряды проституток. Некоторые из этих женщин сохранили национальную одежду — расшитые безрукавки, пестрые шали, широкие шальвары, остроносые туфли, полосатые шелка, парчу и всяческую бренчащую мишуру, принесенную из родного края. Другие, и таких большинство, приобщились к цивилизации, которая для женщины неизменно сводится к кринолину, хотя какие-то мелочи их наряда слегка отдают Востоком; в результате они смахивают на парижанок, вздумавших добавить к своему платью восточные украшения.
Г-н Г. великолепно живописует роскошь официальных церемоний, национальных торжеств и празднеств, причем делает это не с тем назидательным холодком, как художники, видящие в таких сюжетах лишь прибыльную работу, а со всей страстью человека, влюбленного в пространство, в перспективу, в свет, изливающийся ровной пеленой или вспыхивающий множеством искр и огневых капель на золоте мундиров и придворных туалетов. Композиция «Годовщина национальной независимости в Афинском соборе» — любопытный пример этого жанра. Маленькие фигуры, для каждой из которых очень точно найдено место, усиливают ощущение глубины окружающего пространства. Огромный собор торжественно изукрашен великолепными тканями. На помосте — король Оттон и королева, оба в национальных костюмах, которые они носят с чудесной непринужденностью, словно желая подчеркнуть искренность своего обращения и неподдельную любовь к Греции. Талия короля затянута, точно у самого щеголеватого паликара, его юбка — одеяние местного денди — преувеличенно лихо разлетается во все стороны. К ним движется патриарх, согбенный старец с длинной седой бородой, в зеленых очках, с печатью исконной восточной флегмы на всем облике. Все изображенные на этой композиции лица явно являются портретами, и самое любопытное из этих лиц, решительно не имеющее ничего эллинского, принадлежит фрейлине-немке, стоящей подле королевы.
В коллекциях г-на Г. часто встречается изображение императора Франции. Художник сумел, ничем не погрешив против сходства, свести его фигуру к безукоризненному наброску, исполненному с уверенностью росчерка. Вот император производит смотр войскам, галопом проносясь на коне в сопровождении офицеров, чьи черты можно без труда опознать, или в обществе иностранных — европейских, азиатских или африканских — вельмож, которых он гостеприимно принимает в своей столице. На некоторых рисунках император предстает в неподвижной позе, верхом на коне, устойчиво расставившем ноги, точно ножки стола; слева от него — императрица в костюме амазонки, справа — юный наследный принц, в высокой меховой шапке, по-военному прямо сидит на маленькой мохнатой лошадке, похожей на тех пони, каких мы часто видим на пейзажах английских художников. Вот император мчится в клубах света и пыли по аллеям Булонского леса или неторопливо прогуливается по Сент-Антуанскому предместью, сопровождаемый приветственными возгласами жителей. Из этих акварелей одна особенно ослепила меня своей магической силой. У барьера ложи, убранной с тяжелой царственной роскошью, мы видим императрицу в спокойной, естественной позе; император слегка наклоняется вперед, как бы желая лучше разглядеть зал и сцену. Внизу две сотни гвардейцев замерли в уставной и почти иератической неподвижности; россыпь огней рампы сверкает на золотом шитье мундиров. За ослепительной полосой света, в условном мире сцены, гармонично жестикулируя, поют и декламируют актеры; по другую сторону рампы мы различаем в полумраке круговое пространство, ярусы амфитеатра, переполненные публикой.
Народные волнения, собрания в клубах и торжества 1848 года также дали г-ну Г. материал для серии выразительных композиций, большая часть которых была опубликована газетой «Иллюстрейтед Лондон ньюз». Несколько лет назад, после плодотворной поездки художника в Испанию, он составил альбом такого же рода, из которого мне удалось увидеть только несколько разрозненных листов. Беспечность, с которой он дарит или дает на время свои рисунки, приводит нередко к невосполнимым потерям.
