Реформа в академии

Большая статья г-на Сент-Бева о будущих выборах в Академию стала настоящим событием. Для непосвященного было бы безумно интересно с помощью нового хромого беса присутствовать на заседании Академии в четверг, после которого и последовала публикация этого прелюбопытного манифеста. Г-н Сент-Бев навлекает на себя злобу той политической партии, доктринерской, орлеанистской и нынче религиозной из духа оппозиционности — скажем проще, лицемерной, — которая жаждет заполнить Институт своими излюбленными креатурами и превратить святилище муз в парламент недовольных, «государственных мужей не у дел», как презрительно называет их другой академик, который хоть и происходит из весьма хорошего рода, является, если говорить фигурально, сыном собственных произведений. Могущество интриганов имеет давнее происхождение; несколько лет назад Шарль Нодье, обращаясь к тому, кого я имею в виду, умолял его выставить свою кандидатуру в Академию, предоставить авторитет своего имени друзьям, дабы расстроить заговор доктринерской партии, «этих политиканов, что намерены бесстыдно похитить кресло, которое по праву должно принадлежать какому-нибудь бедному литератору».

Г-н Сент-Бев, который на всем протяжении своей мужественной статьи не особенно скрывает раздражение старого писателя принцами, вельможами и политиканами, тем не менее лишь в самом конце дает выход всей накопившейся желчи:

«Угроза никогда уже больше не выйти из того же самого оттенка, а вскоре из того же самого семейства и, если проживешь еще лет двадцать, увидеть, как исполняются слова г-на Дюпена: «Через два десятка лет вы опять услышите в Академии доктринерскую вступительную речь», — притом когда все вокруг меняется, мне крайне не по нраву, и не только мне, многие мои собратья такого же мнения; от этого задыхаешься, а если так будет продолжаться долго, то и задохнешься.

Вот почему я поведал всем о некоторых вещах, которые предпочел бы, будь у меня такая возможность, обсудить в узком кругу. Я дал публичный отчет».

И еще: «Некто, забавляющийся тем, что подсчитывает на пальцах происшествия подобного рода, заметил, что уступи г-н Дюфор мягкому нажиму, который хотели оказать на него, он стал бы семнадцатым министром Луи Филиппа в Институте и девятым в Академии».

Вся статья — истинный шедевр, исполненный мягкого юмора, веселости, мудрости, здравого смысла и иронии. Имеющие честь близко знать автора «Жозефа Делорма» и «Сладострастия» привыкли ценить в нем дарование, которым не может насладиться публика, а именно умение вести беседу; по прихотливому, зажигательному, утонченному, но всегда обоснованному красноречию он не сравним ни с одним из прославленных рассказчиков. Ну что ж, в статье мы находим знакомую нам красноречивость. В ней есть все — и насмешливая оценка мнимознаменитостей, и убежденный и убедительный тон писателя, желающего поднять достоинство сообщества, к которому он принадлежит. Есть все, даже утопия. Чтобы лишить выборы неопределенности, которая, вполне естественно, так дорога вельможам, г-н Сент-Бев хочет, чтобы Французская академия подобно другим академиям была разделена на секции, соответствующие различным видам литературы — языка, театра, поэзии, истории, ораторского искусства, романа (жанра весьма современного и многообразного, которому Академия до сих пор уделяет так мало места) и т. п. Таким образом, пишет он, появится возможность дискутировать, оценивать достоинства и убедить публику в закономерности выбора.

Увы, в этой весьма дельной утопии г-на Сент-Бева имеется один большой провал, а именно пресловутая секция сторонников неопределенности; потому есть изрядные основания опасаться, что неосуществимая эта реформа будет навеки предана забвению.

Поэт и журналист в своей оценке некоторых кандидатов приводит попутно весьма забавные подробности. К примеру, мы узнаем, что г-н Кювье-Флёри, «критик изобретательный в поте лица своего, желает смотреть на все, даже на литературу, через слуховое окошко орлеанизма; бояться, что он совершит неловкость, не стоит, так как делает он их с легкостью» и, говоря о своих заслугах, никогда не упустит заметить: «Лучшее мое творение в Англии». Фу, до чего же это попахивает передней и педагогикой! Желая польстить г-ну Тьеру, он как-то назвал его «красноречивый Марко-Сент-Илер». Дивная медвежья услуга! «Выставляя свою кандидатуру, он очень рассчитывает на коллег по «Журналь де Деба», являющихся членами Академии, и множество прочих политических друзей. «Деба», Англия и Франция — это немало. У него есть шансы».

Благосклонность либо снисходительность г-н Сент-Бев выказывает только к людям пера. Так, мимоходом он отдает справедливость Леону Гозлану. «Он один из тех, кто более всего выиграл бы при дискуссии и обсуждении достоинств; пока что он еще недостаточно известен членам Академии». Автор приглашает г-на Александра Дюма-сына выставить свою кандидатуру. Можно догадаться, что эта новая кандидатура избавила бы его совесть от больших затруднений. Подобное же предложение касательно освободившегося кресла Лакордера адресовано г-ну Жюлю Фавру. Следует признать, что немногие честные люди, к какой бы партии они ни принадлежали, согласятся, что г-н Жюль Фавр — великий оратор нашего времени и единственный, чьи речи можно читать с удовольствием. Г-на Шарля Бодлера, чье неведомое варварское имя академикам придется разбирать по складам, он, скорее, пощекотал, чем поцарапал. «Г-н Бодлер изыскал способ построить себе на оконечности узкой полоски земли, почитавшейся необитаемой и находящейся за пределами изведанного романтического мира, странную беседку, богато изукрашенную, крайне вычурную, но приятную и таинственную... Эта ни на что не похожая беседка вся в инкрустациях, отличающаяся сообразной и усложненной оригинальностью, уже некоторое время притягивает взоры к крайней точке романтической Камчатки; я называю ее бодлеровским сумасбродством. Автор доволен тем, что сумел совершить нечто невозможное». Можно сказать, что г-н Сент-Бев решил отомстить за г-на Бодлера людям, которые изображают его в виде этакого косматого, пользующегося дурной славой оборотня, так как чуть ниже по-отечески и запросто рекомендует его как «славного малого, тонко чувствующего язык и совершенно классического по форме».

Одиссея невезучего г-на де Карне, вечного кандидата, «который бродит между выборами, как тень», — отрывок, исполненный высокой и сочной иронии.

Но где буффонада достигает мастерского размаха, так это в связи с самой потешной и немыслимой кандидатурой, какая когда-либо была придумана на памяти Академии. «Светило уж взошло, пора, сокройтесь, звезды!»

Но что же это за кандидат, блистательная слава которого заставила поблекнуть всех остальных, подобно тому как перед лицом Хлои, еще даже не успевшей умыться, меркнет все великолепие зари? Ах, придется сказать, иначе вы ни за что не догадаетесь: это г-н принц де Брольи, сын г-на герцога де Брольи, члена Академии. Генерал Филипп де Сегюр мог занимать академическое кресло рядом с отцом, старым графом де Сегюром, но генерал был вскормлен на Таците и написал «Историю Великой армии», превосходную книгу. Что же до его светлости принца, то он попросту багрянородный. «Он тоже соблаговолил родиться... И с чистой совестью будет пребывать в убеждении, что именно ему положено произнести похвальное слово отцу Лакордеру, к чему самоотверженно готовится».

Некто, года двадцать два-двадцать три тому назад знавший этого упадочного простеца, заверял нас, что в школе тот достиг такой стремительности пера, что способен был записать слово в слово и затем представить учителю полностью и точно зафиксированную лекцию со всеми повторами и неизбежными оговорками. И если учитель нечаянно допускал какую-то ошибку, то обнаруживал ее старательно воспроизведенную в рукописи. Каково почтение! И какова сноровка!

А что же поделывал с тех пор этот кандидат? Да то же самое. Став взрослым, он повторяет урок своих нынешних наставников. Совершеннейший попугай, какого не сумел бы воссоздать и сам Вокансон.

Статья г-на Сент-Бева должна была возбудить тревогу в прессе. Действительно, не замедлили появиться новые статьи на эту тему, одна принадлежащая г-ну Нефтзеру, другая — г-ну Тексье. Заключение автора последней таково: все хоть чего-то стоящие писатели должны забыть про Академию и дать ей тихо скончаться в полном забвении. Finis Poloniae. Но такие люди как г.г. Мериме, Сент-Бев, де Ви-ньи, желающие возвысить достоинство сообщества, к которому принадлежат, отнюдь не одобрят столь отчаянного решения.