II. Историческая живопись

ДЕЛАКРУА

Г-н Делакруа, бесспорно, является оригинальнейшим из всех живописцев, как прежних, так и нынешних. Это так, и тут ничего не поделаешь. Однако ни один из поклонников г-на Делакруа, даже из числа самых восторженных, не рискнул заявить об этом столь же прямо, безоговорочно, с такой откровенностью, как это делаем мы. Запоздалая справедливость, которую несет с собой время, сглаживающее обиды, недоумение и недоброжелательность и неумолимо влекущее все препоны в могилу, унесло в прошлое те годы, когда при самом имени Делакруа ретрограды осеняли себя крестом и когда, с другой стороны, это имя служило символом единения всех разумных и неразумных противников старого; да, эта прекрасная пора миновала. Творения г-на Делакруа всегда будут вызывать споры, но ровно настолько, чтобы все новые лучи прибавлялись к ореолу его славы. И тем лучше! Он завоевал право на вечную молодость, ибо не обманул нас, не ввел в заблуждение не в пример иным ложным идолам, которых мы поспешили поместить в своих пантеонах. Г-н Делакруа еще не избран в Академию, хотя по своим достоинствам он уже давно заслужил эту честь; он уже сказал свое слово в живописи; первенство его общепризнано; ему остается лишь — ив этом поразительная сила его гения, неисчерпаемого в своем новаторстве,— не сходить с избранного им верного пути.

В этом году г-н Делакруа представил четыре работы:

1. «Магдалина в пустыне».

Запрокинутая женская голова на очень узком полотне. Справа наверху голубеет край неба или скалы; веки Магдалины сомкнуты, мягкие губы томно изогнуты, волосы распущены. Не видя картины, трудно себе представить, сколько поэзии, женственной, таинственной и романтической, вложил художник в это лицо. Полотно написано короткими ударами кисти, подобно многим другим картинам Делакруа; краски ее не слишком насыщенны и ярки, напротив, они сдержанны и мягки; общий цвет почти серый, гармония совершенна. Эта картина подтверждает то, о чем мы уже давно догадывались и что с еще большей очевидностью явствует из другой работы, к которой мы перейдем ниже: талант г-на Делакруа находится в расцвете и продолжает неуклонно совершенствоваться, иными словами, художник больше чем когда-либо постиг тайны гармонии.

2. «Последние слова Марка Аврелия».

Марк Аврелий вверяет стоикам своего сына. Умирающий император, полуобнаженный на смертном одре, представляет юного Коммода, румяного, томного, изнеженного и явно скучающего, своим суровым друзьям, которые, скорбя, теснятся вокруг его ложа.

Великолепная, блистательная, возвышенная — и непонятая картина. Один известный критик превознес художника за то, что тот поместил Коммода — будущее — на свету, а стоиков, то есть прошлое,— в тени; сколько глубокомыслия! Между тем, если не считать двух фигур, расположенных в полутени, все остальные персонажи освещены примерно одинаково. Этот критик напомнил нам одного литератора из республиканцев, который искренне восхищался великим Рубенсом за то, что на одном из парадных полотен галереи Медичи мастер изобразил Генриха IV со спущенным сапогом и чулком — дерзкая сатира, этакий либеральный выпад против королевского разврата. В Рубенсе он узрел санкюлота! О критика! О критики!..

Перед нами самая сущность Делакруа, совершеннейший образец того, на что способен гений в живописи.

Художник создал несравненное по колориту полотно, где нет ни единого просчета, а ведь это сама виртуозность — виртуозность незаметная для невнимательного глаза, ибо картине присуща глубокая, потаенная гармония. Между тем эти новаторские и совершенные приемы ничуть не лишают цвет своей терпкой первозданности — он остается полнокровным и грозным. Уравновешенность красного и зеленого радует душу. В эту картину Делакруа ввел, как нам кажется, несколько тонов, которыми прежде почти не пользовался. Они прекрасно оттеняют друг друга. Суровость фона соответствует сюжету.

Отметим, наконец, поскольку никто об этом не говорил, что рисунок в этой картине великолепен, форма вылеплена безупречно. Понимает ли зритель, как трудно лепить форму цветом? Трудность здесь двоякая; моделируя одним тоном, мы создаем форму растушевкой, что не так уж трудно — куда труднее моделировать красками, когда художник в едином, безотчетном и в то же время сложном творческом порыве добивается, с одной стороны, логики светотени, а с другой — верности и гармоничности тона; иными словами, если тень зеленая, а свет красный, художник должен найти такие соотношения зеленого и красного, темного и светящегося, которые передают объемность предмета.

Картина отличается совершенством рисунка. Какой, казалось бы, чудовищный парадокс, какое бесстыдное кощунство! Нужно ли вновь объяснять то, что г-н Готье уже объяснил в одной из своих прошлогодних статей, посвященных г-ну Кутюру,— ибо, когда произведения искусства согласуются со складом ума и литературными воззрениями г-на Теофиля Готье, он превосходно комментирует то, что считает правильным, в частности существование двух видов рисунка — рисунка живописца и рисунка графика? Средства их прямо противоположны, что не мешает одному из них искать рисунок в буйстве красок, а другому создавать гармонию цветовых масс, оставаясь исключительно графиком.

Поэтому, утверждая, что рисунок в этой картине Делакруа хорош, мы вовсе не хотим уподобить его рисунку Рафаэля. Мы хотим сказать, что видим в рисунке Делакруа непосредственность и одухотворенность; он сродни рисунку всех великих колористов, например Рубенса; он в совершенстве передает движение, неуловимый и трепетный характер живой природы, какого мы никогда не встретим у Рафаэля. В Париже нам известны только два художника, в рисунке не уступающие г-ну Делакруа, причем один из них работает в сходной с ним манере, а другой — в противоположной. Первый — Домье, карикатурист, второй — знаменитый живописец Энгр, лукавый приверженец Рафаэля. Вероятно, наши слова повергнут в изумление и друзей и недругов, поклонников и противников; однако при неторопливом и тщательном рассмотрении каждый убедится, что в рисунке этих трех столь различных художников есть нечто общее: все трое сполна и в совершенстве передают тот аспект природы, который хотят передать, выражают именно то, что хотят выразить. Возможно, Домье рисует лучше, чем Делакруа, если предпочесть здравомыслие и уравновешенность странностям и непредвосхитимости гения, больного своей гениальностью; г-н Энгр, влюбленный в мельчайшие детали, рисует, быть может, лучше их обоих, если предпочитать тщательную отделку деталей общей гармонии, а законченность отдельного куска — законченности общей композиции, однако... воздадим должное всем троим.

3. «Сивилла с пальмовой ветвью».

Еще один пример прекрасного и самобытного колорита. Выражение лица Сивиллы вызывает в памяти очаровательную нерешительность рисунков к «Гамлету». Формы и фактура — несравненны; обнаженное плечо достойно кисти Корреджо.

4. «Марокканский султан в окружении телохранителей и военачальников».

Эту картину мы имели в виду выше, говоря об успехах г-на Делакруа в искусстве гармонии. И впрямь, существовал ли когда-либо другой живописец, наделенный столь прихотливой музыкальностью? Найдем ли мы подобное волшебство хотя бы у Веронезе? На чьем полотне звучали более причудливые мелодии или более изумительное сочетание новых, неведомых тонов, столь нежных и чарующих? Мы обращаемся к чистосердечному свидетельству каждого, кто хорошо знает наш старый Лувр: назовите нам картину кого-либо из великих колористов, где цвет был бы до такой степени одухотворен, как на холсте г-на Делакруа. Мы полагаем, что с нами согласятся лишь немногие, но мы довольны и этим. Несмотря на буйство красок, картина столь гармонична, что кажется почти серой — как воздух летнего дня, когда солнце словно обволакивает все вокруг пыльной дымкой. По этой причине вы даже не сразу замечаете это полотно — соседние работы его подавляют. Композиция картины превосходна, в ней есть нечто неожиданное — она естественна и правдива... Р. Б. Говорят, иная похвала только компрометирует и лучше умный недруг, нежели, и т. д. Мы же не считаем, что истолкованием можно принизить гения.

Орас БЕРНЕ

Эта африканская живопись холоднее, чем ясный зимний день. Все в ней безнадежно светло и бело. Никакого единства, зато множество любопытных мелких эпизодов, будто на сцене эстрадного ревю. Обычно такого рода декоративные мотивы отделяются друг от друга деревом, большой горой, пещерой и тому подобным. Г-н Орас Берне использовал этот прием; рассматривая его «хронику», зритель освежает в памяти давние сведения: вот верблюд, вот лани, а вот палатка и т. д. Поистине прискорбно видеть, как разумный человек увязает в такой бессмыслице. Неужели, черт возьми, г-н Орас Берне никогда не видел Рубенса, Ве-ронезе, Тинторетто или хотя бы Жувене!..

Вильям ОССУЛЬЕ

Пусть г-на Вильяма Оссулье не удивляет демонстративная похвала, которую мы собираемся воздать его произведению, ибо мы решились на это лишь после тщательного и добросовестного анализа; пусть его не удивляет также грубый и бесцеремонный прием, оказанный ему французской публикой, и взрывы смеха, которыми награждали его полотно проходящие мимо зрители. Нам довелось услышать немало язвительных шуток, которые походя отпускали влиятельные критики. Пусть художник не обращает на это внимания. И в таком успехе, каким пользовался в свое время «Святой Симфорион», есть своя прелесть.

Есть два способа стать знаменитым: можно постепенно, год за годом накапливать успех, а можно прославиться в мгновение ока. Второй способ безусловно оригинальнее. Пусть художник вспомнит крики негодования, какими была встречена картина «Данте и Вергилий», и продолжает следовать собственным путем. Его холсту предстоит выдержать еще немало скудоумных насмешек, и тем не менее он останется в памяти каждого, кто наделен глазами и чутьем. Мы верим, что успех придет и что он будет неуклонно расти.

После чудесных полотен г-на Делакруа картина г-на Оссулье, безусловно, является наиболее значительной среди всего, что представлено на Выставке. Скажем больше — это единственное в своем роде полотно в Салоне 1845 года, ибо г-н Делакруа уже давно знаменит и слава его общепризнана; в этом году он выставил четыре картины. А г-н Вильям Оссулье еще вчера пребывал в безвестности и представил в Салон всего лишь одну работу.

Мы не откажем себе в удовольствии описать эту картину, ибо это нам и радостно и приятно. Картина называется «Источник вечной молодости». На первом плане — три группы фигур: слева, нежно глядя друг другу в глаза, беседуют молодые, а вернее, обретшие вторую молодость сентиментальные влюбленные. В центре изображена со спины полуобнаженная женщина с очень белой кожей и темными кудрями; слегка повернувшись к зрителю, она с улыбкой беседует со своим возлюбленным; ее лицо и поза более чувственны; в ее руке — зеркальце; она только что в него смотрелась. И, наконец, в правом углу — мужчина в расцвете сил, с прекрасной головой, немного низким лбом и чуть полноватыми губами, улыбаясь, ставит на траву свой бокал, в то время как его подруга наливает какой-то волшебный эликсир в чашу высокого, стройного юноши, стоящего перед ней.

За ними, на втором плане мы видим на траве целующуюся пару. В центре картины обнаженная женщина стоя выжимает волосы, с которых стекают последние капли целительной, животворной влаги; другая нагая женщина полулежит, подобная куколке бабочки, еще окутанная последней пеленой метаморфозы. Эти две женские фигуры хрупки, бесплотны и подчеркнуто белы — они еще только возрождаются для новой жизни. Стоящая фигура делит картину на две симметричные части. Это почти ожившая статуя очень эффектна; она оттеняет яркие тона первого плана, делая их еще интенсивнее. Сам источник, возможно, покажется некоторым критикам похожим на декорации в театре Серафена, нам же нравится этот сказочный фонтан: вода его, ниспадая из верхней чаши в нижнюю, рассыпается на трепещущие струйки, легкие, точно воздух. По извилистой тропе, уводящей взор в глубь картины, к источнику спешат согбенные бородатые старцы со счастливыми лицами. Справа, в глубине, на фоне темной рощи — сцены танцев и увеселений.

Общее впечатление от картины чарующее: композиция проникнута чувственными мотивами любви и хмеля, однако персонажи вкушают вино и любовь с необычной, почти меланхолической серьезностью. Перед нами не пылкая, необузданная молодежь, но люди, обретшие вторую молодость, знающие цену жизни и мудро пользующиеся ее благами.

Эта картина обладает, по нашему мнению, одним достоинством, особенно важным в условиях музея,— ее невозможно не заметить. Краски ее беспощадно резки и казались бы вызывающими, будь художник менее талантлив, между тем она изысканна, что так ценится приверженцами школы Энгра. В картине есть удачные сочетания цветов; весьма возможно, что впоследствии в живописце возобладает колорист. Ей присуще и другое достоинство, отличающее творения подлинных художников: она верит в собственную красоту. С неколебимой уверенностью эта живопись возглашает: я хочу, хочу быть прекрасной, прекрасной на свой лад, и я знаю, что найдутся люди, способные меня оценить.

Рисунок здесь, как и следовало ожидать, очень волевой и тонкий, а лица отмечены своеобразием. Позы всех фигур весьма удачны. Изящество и благородная изысканность во всем отличают эту картину.

Ждет ли ее быстрый успех — мы не знаем. Чутье и добрая воля публики обычно влекут ее к истине, однако сначала нужно указать ей верный путь и подтолкнуть к нему, между тем перо наше еще менее известно ей, чем талант г-на Оссулье.

Будь у нас возможность несколько раз выставить эту картину на суд публики, мы могли бы с уверенностью предсказать, что ее автору будет воздана справедливость.

Впрочем, живопись его достаточно дерзостна и способна постоять за себя; стало быть, и сам художник сознает всю меру своей ответственности, так что ему остается только приняться за следующее полотно.

Столь откровенно выразив наше одобрение, мы осмелимся все же добавить (ибо тягостный долг обязывает нас ничего не упускать из внимания), что, как ни приятно созерцать эту картину, она вызывает в памяти имя Джованни Беллини и некоторых других венецианцев раннего периода. Не принадлежит ли г-н Оссулье к числу художников, которые чересчур сведущи в искусстве? Это опасный недуг, он лишил непосредственности немало прекрасных порывов. Пусть г-н Оссулье опасается собственной эрудиции, пусть опасается даже своего тонкого вкуса, хотя это и почетный недостаток: в его картине достаточно оригинальности, что служит залогом грядущих успехов.

ДЕКАН

Приступим сразу к сути дела, ибо работы г-на Декана всегда заранее возбуждают любопытство — от него всегда ожидаешь чего-то необычного, нового; и действительно, г-н Декан приготовил нам в этом году сюрприз, превосходящий все те, над которыми он так долго и любовно трудился,— вспомним хотя бы «Поражение кимвров» и «Пытку крючьями». Г-н Декан подражал и Рафаэлю и Пуссену. Что ж, тут ничего не поделаешь.

Оговоримся сразу, дабы избежать возможных кривотолков: никогда еще подражание не было так хорошо скрыто и так мастерски выполнено — такое подражание и дозволительно и похвально.

Но если говорить откровенно — при всем удовольствии, которое мы получаем, наблюдая за творческой эволюцией художника и его духовными исканиями, мы все же немного сожалеем о прежнем Декане.

Руководствуясь присущим ему чутьем, г-н Декан среди библейских сюжетов остановился на том, который лучше всех отвечал его таланту. Он избрал причудливую, диковинную, эпическую, фантастическую, мифическую историю Самсона, обладателя сверхъестественной силы, который одним движением плеча сокрушал храмы,— историю этого древнего собрата Геракла и барона Мюнхгаузена. Первый из рисунков г-на Декана — явление ангела на фоне величественного пейзажа,— к сожалению, напоминает нечто слишком уж знакомое — все эти синие небеса, все эти нагромождения скал, все эти гранитные горизонты давно уже стали достоянием представителей молодой школы, и, хотя, по правде говоря, они позаимствовали все это у г-на Декана, все же, глядя на его рисунки, мы невольно и с досадой вспоминаем г-на Гинье.

Многие из его композиций очень близки, как мы уже отмечали, итальянскому искусству, и соединение духа старинных великих школ с духом г-на Декана, во многом родственного фламандским мастерам, дало весьма любопытные результаты. Так, например, рядом с удачно выполненными фигурами, словно сошедшими с полотен великих итальянцев, мы неожиданно видим открытое окно и освещенный солнцем паркет, выписанные с тщательностью самого дотошного фламандца. Рисунок, изображающий разрушение Храма, построен как большая, величественная картина исторического жанра: талант художника запечатлелся во всей чистоте в стремительной тени человека, который, одолевая одним прыжком несколько ступеней, навечно застыл в воздухе. Сколь многие не подумали бы об этой подробности или передали ее иначе, но г-н Декан любит захватывать природу врасплох, открывая в ней смесь фантастики и реальности — причем с самой неожиданной стороны.

Самый лучший из рисунков, бесспорно, последний: могучий Самсон, Самсон непобедимый, обречен вращать мельничный жернов — он лишился своих длинных волос, вернее сказать, своей гривы — ему выкололи глаза — от тяжкого труда спина героя сгорбилась, как у вьючного животного,— коварство и предательство обуздали грозную силу, некогда способную попирать законы природы. Наконец-то! Вот это подлинный и притом наилучший Декан — мы вновь находим присущую ему иронию, фантастичность, чуть ли не юмор, о которых так сожалели, разглядывая первые рисунки этой серии. Точно ломовая лошадь, Самсон ходит по кругу; он ступает тяжело, согнувшись, с выражением грубоватого простодушия, напоминая укрощенного льва, покорного, унылого и отупевшего царя лесов, впряженного в телегу с нечистотами или с потрохами для кошек.

Стражник, наблюдая за работой Самсона, стоит в тени на первом плане, силуэтом вырисовываясь на стене. Что может быть законченнее, чем эти две фигуры у жернова? Можно ли отыскать более заманчивый сюжет? Пожалуй, не стоило добавлять любопытных, подглядывающих сквозь прутья ворот — композиция и без них была бы прекрасной и убедительной.

Итак, г-н Декан создал грандиозную иллюстрацию к удивительной легенде о Самсоне. И эта серия, которую можно было бы упрекнуть разве что за слишком тщательную отделку стен и кое-каких предметов и за слишком хитроумную и кропотливую смесь красок и карандаша, является в силу сверкающей новизны приемов одной из самых радостных неожиданностей, подаренных нам щедрым мастером, от которого мы вправе ожидать еще немало прекрасного.

РОБЕР

Г-н Робер Флери всегда остается собой, а именно превосходным и очень любопытным художником. Не обладая блестящим дарованием и, если можно так выразиться, стихийностью таланта, присущей первоклассным мастерам, он имеет все, что могут дать упорство и хороший вкус. Воля в большой мере определила его репутацию, так же как и репутацию г-на Делароша. Приходится отдать должное этому прекрасному и плодотворному свойству, поскольку оно способно сообщить изысканность, а иногда и недюжинную силу вполне добротным и все же второстепенным вещам, какими являются работы г-на Робера Флери. Именно этой упорной, неутомимой, неотступной воле картины художника обязаны своими жестокими чарами. Зритель прямо-таки упивается ожесточенным усилием и трудовым потом. Именно в этом, повторяем, состоит основное героическое достоинство его живописи, которая, в общем-то, не является ни торжеством рисунка, хотя г-н Робер Флери рисует весьма искусно, ни торжеством цвета, хотя художник не щадит ни красок, ни холста: его работы нельзя назвать ни рисунком, ни живописью, поскольку оба жанра смешаны в них. Колорит его картин темпераментный, но манера исполнения вымученная; рисунок умелый, но лишен самобытности.

Картина «Марино Фальеро» невольно приводит на память великолепное полотно, составляющее одно из самых дорогих наших художественных впечатлений,— «Марино Фальеро» г-на Делакруа. Композиция обеих вещей сходная; но насколько же последняя картина свободнее, смелее и щедрее!

В «Аутодафе» мы с удовольствием узнали отдельные мотивы Рубенса, искусно преображенные. Двух осужденных сжигают на костре, к ним приближается старец с молитвенно сложенными руками. Среди работ нынешнего года, представленных г-ном Робером Флери, эта, несомненно, наиболее оригинальна. Композиция превосходна, замысел достоин похвалы, почти все детали удачны. Именно здесь блистает та непреклонная, беспощадная воля, о которой мы говорили выше. Коробит нас только полуобнаженная женщина на первом плане: автор перестарался, излишне драматизируя этот образ, и он остался совершенно холодным. Однако отдельные места на этом холсте выше всяких похвал. Некоторые части обнаженных тел, корчащихся в пламени,— просто маленькие шедевры. И все же следует отметить, что художник силится создать впечатление крупного, широкого исторического полотна одним только терпеливым повторением второстепенных приемов.

Этюд «Обнаженная» — заурядная вещь, стоящая ниже возможностей автора.

«Мастерская Рембрандта» представляет собою любопытное подражание, но подобных приемов все же следует остерегаться. Так недолго потерять и то свое, что имеешь.

В целом г-н Робер Флери остается достойным, пытливым художником, которому не хватает разве что миллиметра или миллиграмма чего-то неизъяснимого, чтобы стать настоящим талантом.

ГРАНЕ

выставил картину «Капитул ордена тамплиеров». Принято считать, что г-н Гране неловок, но полон чувства. Глядя на его картины, обычно думают: «Какие простые средства, и при этом какой эффект!» Такое ли уж тут противоречие? Мы просто имеем дело с художником, который очень умело и расчетливо использует мастерство до тонкости изученных старинных готических и религиозных мотивов,— это ловкий живописец с хорошим декоративным чувством.

Ашиль ДЕВЕРИА

Вот прекрасное имя и, на наш взгляд, художник истинный и благородный.

Критики и журналисты, словно сговорившись, согласно поют отходную почившему таланту г-на Эжена Девериа, и всякий раз, как некогда славный романтик задумает показать себя в свете нынешнего дня, они тотчас благочестиво заворачивают его, точно в саван, в «Рождение Генриха IV» и ставят свечки в его память. Все это превосходно и доказывает, что эти господа добросовестно воздают должное прекрасному, что делает им честь. Отчего же никому из них не приходит на ум возложить от души два-три цветка и сплести две-три доброжелательные статьи в знак признательности г-ну Ашилю Девериа? Какая неблагодарность! В течение многих лет г-н Ашиль Девериа, к нашему общему удовольствию, черпал из бездонного источника своего вдохновения очаровательные гравюры, прелестные картинки интерьеров, грациозные сценки светской жизни, каких не найти ни в одном из современных кипсеков, несмотря на претензии модных- знаменитостей, работающих для этих изданий. Он умел обращаться с литографским камнем; рисунки его были полны обаяния, утонченности, мечтательной прелести. Созданные им образы женщин, кокетливых и нежно-чувственных, были идеализацией тех, кого вы встречали, к кому вас влекло по вечерам в концертном зале, в театре, в Опере или в великосветских салонах. Эти литографии, приобретенные торговцами за три су и перепроданные потом за франк, являются верным отображением изящной и благоуханной жизни времен Реставрации, над которой ангелом-хранителем витает романтическая тень белокурой герцогини де Берри.

Черная неблагодарность! Сегодня об этих работах и не вспоминают, а все наши ретроградствующие ослы, чуждые духу поэзии, восторгаются добродетельными ослиными благоглупостями г-на Жюля Давида и педантическими парадоксами г-на Видаля.

Мы не станем утверждать, будто г-н Ашиль Девериа создал превосходную картину, тем не менее изящество и умелая композиция его полотна «Святая Анна, наставляющая пречистую Деву» вполне достойны внимания. Правда, все это больше похоже на раскрашивание, чем на живопись, и в наши времена, времена художественной критики, католического искусства и дерзости в фактуре, подобное произведение неизбежно кажется наивным и устаревшим. Но если творения известного мастера, дарившего вам некогда радость, кажутся сегодня наивными и устаревшими, то хотя бы похороните его с почетом, о вы, себялюбивые обыватели!

БУЛАНЖЕ

выставил прескверное «Святое семейство», посредственных «Пастухов Вергилия», «Купальщиц», написанных несколько лучше, чем это сделали бы господа Дюваль-Лекамю и Морен, и вполне добротный «Мужской портрет».

Перед нами последние обломки старого романтизма — вот что значит жить в эпоху, когда считается, будто художнику достаточно вдохновения, заменяющего все остальное; вот та пропасть, куда увлекает Мазепу его дикая скачка. Г-н Виктор Гюго, погубивший столь многих, погубил и г-на Буланже — поэт столкнул в яму живописца. А между тем г-н Буланже пишет вполне прилично — достаточно взглянуть на его портреты; но где, черт возьми, выудил он диплом исторического живописца и вдохновенного художника? Уж не в предисловиях ли и одах своего знаменитого друга?

БУАССАР

Достойно сожаления, что г-н Буассар, обладающий достоинствами хорошего живописца, не сумел в этом году выставить свое аллегорическое полотно, изображающее Музыку, Живопись и Поэзию. Жюри, как видно, чересчур утомленное'в тот день своими тяжкими обязанностями, не сочло возможным принять эту работу. Г-ну Буассару всегда удавалось выбраться из мутных волн неблагоприятной эпохи, о которой мы говорили в связи с г-ном Буланже. Он уцелел благодаря серьезности и в то же время непосредственности своей живописи. Его «Распятие» добротно по фактуре и хорошо по цвету.

ШНЕЦ

Увы, какой смысл в этих громоздких полотнах в итальянской манере? Сейчас как-никак 1845 год, но приходится сильно опасаться, что и в 1855-м Шнец будет писать такие же точно картины.

ШАССЕРИО

«Халиф Константины со своей свитой»

Картина привлекает прежде всего композицией. Изображение величественной кавалькады чем-то напоминает наивную дерзость великих мастеров. Но для того, кто со вниманием следил за работами г-на Шассерио, очевидно, что немало еще мятежных замыслов кишит в его молодой голове и что борьба еще не закончена.

В его стремлении завоевать себе место между Энгром, его учителем, и Делакруа, которого он так и норовит обобрать, есть что-то двусмысленное для тех, кто это наблюдает, и неловкое для него самого. Вполне естественно, что г-н Шассерио обирает Делакруа; плохо то, что, несмотря на талант и рано обретенный опыт, он делает это столь явно. В результате его полотно не лишено противоречий. В некоторых местах это уже живопись, в других — всего лишь раскрашивание. Все же общее впечатление приятное, а композиция, с удовольствием повторяю, превосходна.

Уже в его иллюстрациях к «Отелло» сквозило явное для всех старательное подражение Делакруа. Однако тонкий вкус г-на Шассерио и его творческая энергия позволяют надеяться, что из него получится художник — и художник выдающийся.

ДЕБОН

«Битва при Гастингсе»

А вот и еще один псевдо-Делакруа, но какой талант! Какая энергия! Перед нами настоящая битва. В этом произведении много хорошего: отличный колорит, искренние поиски истины, смелость и непосредственность композиции, столь необходимые историческим живописцам.

Виктор РОБЕР

Картине этого художника решительно не повезло: над нею вдоволь позубоскалили щелкоперы, мнящие себя знатоками, и теперь, мне кажется, настала пора восстановить справедливость. Замысел был довольно странен: художник задумал показать этим господам религию, философию, науки и искусства, озаряющие Европу, и притом изобразить каждый из европейских народов фигурой, занимающей на картине свое географическое место! Как заставить газетных писак оценить творческую дерзость, как внушить им, что аллегория — один из прекраснейших родов искусства?

Огромная композиция хороша по цвету, во всяком случае — местами; мы находим в ней даже поиски новых тонов; позы некоторых из красавиц, символизирующих отдельные нации, изящны и своеобразны.

К сожалению, нелепая затея расположить каждый народ на месте его обитания повредила композиции в целом и прелести отдельных групп, разметала все фигуры, как на какой-нибудь картине Клода Лоррена, где персонажи разбегаются врассыпную.

Что же мы видим в г-не Викторе Робере — подлинное мастерство или легкомыслие молодого таланта? Налицо и то и другое — ведь свойственные молодости промахи соседствуют у него с серьезными, продуманными задачами. Словом, это одна из самых любопытных и достойных внимания картин в Салоне 1845 года.

БРЮН

представлен картиной «Снятие с креста». Хорошие краски, неплохой рисунок. Однако прежде г-н Брюн проявлял больше самобытности. Кто не помнит его «Апокалипсис» и «Зависть»? И все же у него, как и прежде, налицо смелая, добротная фактура и в то же время легкость, обеспечивающие ему среди современных художников достойное место, подобно тому, которое занимали Гверчино и братья Карраччи в начале упадка итальянской живописи.

ГЛЕЗ

Г-ну Глезу особенно удаются женщины. Фигуры самой Магдалины и окружающих ее женщин спасают «Обращение Магдалины». Мягкость и женственность Галатеи придают своеобразную прелесть его картине «Галатея и Акид». В обеих картинах ощущается претензия на колорит, но, к несчастью, они не поднимаются выше росписей кафе или, самое большее, оперных декораций; к тому же одну из них неосмотрительно поместили рядом с «Марком Аврелием» Делакруа.

ЛЕПОЛЬ

На картине г-на Леполя изображена женщина, держащая вазу с цветами; это очень красиво, прекрасно написано и даже, что куда важнее, наивно. Этот художник неизменно добивается успеха, когда вся его задача состоит в том, чтобы хорошо написать, и когда перед ним красивая модель; иначе говоря, ему не хватает вкуса и воображения. Зачем, например, на полотне «Мученичество святого Себастьяна» понадобилась внизу толстая старуха с урной, придающая картине вид мнимого эксвото из деревенской церкви? А между тем в манере есть уверенность, присущая крупным мастерам. Торс святого Себастьяна выполнен превосходно и с течением времени еще выиграет.

МУШИ

«Мученичество св. Екатерины Александрийской» Г-н Муши, должно быть, любит Риберу и всех отважных приверженцев фактуры; уже одно это красноречиво говорит в его пользу. К тому же картина хорошо скомпонована. В одной из парижских церквей — то ли Сен-Жерве, то ли Сент-Эсташ — мы, помнится, видели композицию Муши, изображающую монахов. Общий ее колорит темно-коричневый, пожалуй, даже слишком темный и более однообразный, чем на картине нынешнего года, однако живописные достоинства так же высоки.

АППЕР

В «Успении Богоматери» мы видим те же достоинства — это хорошая живопись, но колорит, хоть и настоящий, несколько банален. Нам приходит на ум картина Пуссена, примерно тех же размеров, висящая неподалеку в той же галерее, с которой полотно г-на Аппера имеет некоторое сходство.

БИГАН

«Последние дни жизни Нерона»

А вот наконец и картина г-на Бигана! Долго же нам пришлось ее искать! Колорист г-н Биган написал столь темное полотно, что так и кажется, будто перед вами — тайное сборище тучных дикарей.

ПЛАНЕ

является одним из редких учеников Делакруа, блистающих рядом достоинств, присущих самому мэтру.

Нет ничего приятнее в скверной работе обозревателя выставки, чем встреча с действительно хорошей картиной, самобытной и уже получившей свою долю известности благодаря улюлюканью и насмешкам.

Действительно, над этим холстом успели поглумиться; но если можно еще понять ненависть архитекторов, каменщиков, скульпторов и формовщиков ко всему, что напоминает живопись, то чем объяснить, что собратья-художники не замечают в этой картине ни оригинальности композиции, ни свежести красок?

Что-то от галантной испанской живописи сразу привлекло нас в этом произведении. Г-н Плане, как и все первоклассные колористы, создал колорит, используя малое число тонов — красный, белый, коричневый. Это изящно и ласкает взор. Изображенная им св. Тереза никнет, падая и трепеща в ожидании острия, которым пронзит ее божественная любовь; это одна из самих счастливых находок современной живописи. Руки прелестны. Поза естественна и при этом в высшей степени поэтична. Картина дышит предельной страстностью и показывает, что автор вполне способен по-настоящему проникнуться сюжетом — «ибо святая Тереза пылала столь великой любовью к Богу, что сила этого огня исторгала из ее груди стоны... Муки ее были не телесными, а духовными, хотя плоть терзалась вместе с духом».

Стоит ли упоминать о мистическом Купидончике, который парит в воздухе и целится в св. Терезу своим копьем? Вряд ли. Что в этом толку? У г-на Плане, несомненно, достаточно таланта, чтобы в другой раз написать картину без изъянов.

ДЮГАССО

«Христос, окруженный основоположниками христианства»

Картина серьезна, но грешит педантизмом — напоминает сверхобстоятельного Лемана.

Хороша композиция «Сафо», изображающая поэтессу, бросающуюся с Левкадской скалы.

ГЛЕЙР

Этот художник покорил сердца чувствительной публики своим «Вечером». Пока он писал женщин, распевающих в лодке романтические мелодии, все было еще терпимо,— так скверная оперетта отвлекает внимание публики от жалкой своей музыки лицезрением тех прелестей, что обычно скрыты лифом или даже юбкой. Однако в нынешнем году г-н Глейр, вознамерившись писать апостолов — апостолов, г-н Глейр! — не сумел надеть узду на собственную живопись.

ПИЙАР

по всей видимости, художник с эрудицией; он старается имитировать старых мастеров и их степенность — его ежегодные картины стоят одна другой: они неизменно демонстрируют холодность, добросовестность и упорство.

Огюст ГЕССЕ

«Успение Богоматери»

Жесткий, скудный и горький цвет этой картины неприятно коробит. Однако чем больше смотришь на нее, тем больше она привлекает иными качествами. Главное — она ничем не напоминает условные мотивы современной живописи, те трафареты, которые можно встретить в мастерской любого из молодых художников. Напротив, она схожа со старой живописью, может быть, даже слишком. Г-н Огюст Гессе, несомненно, знаком со всеми выдающимися произведениями итальянцев, изучил множество рисунков и гравюр. Композиция, впрочем, умелая и красивая, не лишенная ряда традиционных качеств, присущих великим школам, — благородства, торжественности и плавной гармонии линий.

Жозеф ФЭ

Г-н Жозеф Фэ, как и г-н Декан, представил только рисунки — поэтому нам придется рассматривать его в числе исторических художников. Ведь здесь важен не материал, с которым имеют дело, а манера исполнения.

Г-н Жозеф Фэ выставил шесть рисунков на сюжеты из жизни древних германцев — это эскизы фресок, предназначенных для фриза в зале собраний Эберсфельдской ратуши в Пруссии.

И в самом деле, в этих эскизах есть нечто немецкое. Вглядываясь в них с любопытством и с тем удовольствием, какие пробуждает в нас всякое искреннее творение искусства, мы вспоминали обо всех нынешних зарейнских знаменитостях, чьи произведения можно видеть у нас на Итальянском бульваре.

В этих рисунках, одни из которых изображают великое сражение Арминия с римскими завоевателями, а другие — суровые и воинственные состязания мирного времени, ощущается благородное родство с добротными композициями Петра Корнелиуса. Собственно, рисунок в этих работах любопытен и свидетельствует о мастерстве и о некоторой тяге к неомикеланджелиз-му. Движения схвачены удачно — и свидетельствуют об искренней любви к форме, даже влюбленности в нее. Рисунки очень красивы, этим они и привлекают и нравятся; однако в целом при виде столь щедрой растраты духовных сил мы неизменно испытываем чувство досады и во весь голос требуем самобытности. Нам хотелось бы, чтобы этот талант развивался в русле более современных представлений, или, точнее, нового способа видения и понимания искусства — мы имеем здесь в виду не выбор сюжетов, в этом художники не всегда свободны,— но манеру восприятия этих сюжетов и их воплощения в рисунке.

Короче говоря: к чему столько эрудиции, если обладаешь талантом?

ЖОЛИВЕ

«Избиение младенцев» г-на Жоливе говорит о вдумчивости и тщательности автора. Правда, картина написана в холодном молочном тоне. Рисунок не слишком своеобразен, но женские тела радуют крепкой, сочной, упругой формой.

ЛАВИРОН

«Иисус у Марфы и Марии»

Это добросовестная картина, но все в ней выдает отсутствие художественного навыка. Вот что получается, когда слишком много знаешь, слишком много размышляешь и слишком мало пишешь.

МАТУ

дал на выставку три картины на античные сюжеты, из которых явствует, что художник искренне влюблен в линию и сознательно отказывается от колористических соблазнов, дабы не замутить чистоту замысла и ясность рисунка.

Из трех его картин нам более всего понравилась самая большая, за расчетливую красоту и вдумчивую гармонию линий, а в особенности — за намеренную заданность манеры, которой мы уже не находим в картине «Дафнис и Номия». Пусть г-н Мату не забывает о примере г-на Оссулье и поймет, как много в этом мире выигрываешь в искусстве, литературе и политике, если придерживаешься четкой и непреклонной позиции и никогда не идешь на компромиссы.

Словом, на наш взгляд, г-н Мату слишком хорошо знает свое дело, слишком набил руку и в результате его работы теряют в силе.

Впрочем, от всякого старательно исполненного произведения всегда что-нибудь да остается.

Ж АН МО

Мы нашли только одну вещь кисти г-на Жанмо — это сидящая женщина с цветами на коленях. Простота фигуры, ее строгость и задумчивость, тонкий рисунок и несколько резкий колорит напомнили нам старых немецких мастеров; этот грациозный отголосок Альбрехта Дюрера вызвал в нас живейшее желание увидеть другие работы художника. Но нам не удалось удовлетворить свое любопытство. Это, безусловно, прекрасная вещь. Модель очень красива, хорошо выбрана, удачно посажена; кроме того, в самом колорите — в сочетании зеленых, розовых и красных тонов, несколько неприятных для глаза,— ощущается некоторая мистичность, которая хорошо согласуется с остальными элементами картины. Между колоритом и рисунком царит естественная гармония.

Чтобы дать более полное представление о г-не Жанмо, приведем из каталога описание другой его работы — «Успение Богоматери»: в верхней части холста — Богоматерь в окружении ангелов, из которых два наиболее приметных олицетворяют Целомудрие и Гармонию; в нижней изображено освобождение женщины: ангел разбивает ее оковы.

ЭТЕКС

О скульптор, которому иногда удавались неплохие статуи, неужели тебе неизвестно, что одно дело — живописать на полотне и совсем другое — мять глину? Что цвету присуща музыкальность, чьи тайны невозможно познать, обтесывая мрамор? Мы бы еще поняли музыканта, вздумавшего обезьянничать с оглядкой на Делакруа, но скульптура — никогда! О великий ваятель, тебе ли играть на скрипке?