О любовных сюжетах и о г-не Тассере

Случалось ли вам, как мне, впасть в глубокое уныние после того, как вы провели несколько часов, просматривая эстампы фривольного содержания? Пытались ли вы понять, почему так влекут к себе случайно обнаруженные в глубине книжного шкафа или в папках букинистов изображения сцен сладострастия и отчего они же нагоняют на вас хандру? Откуда эта смесь удовольствия и муки, этой горечи, которой вечно жаждут уста? Нас радует любое изображение самого сильного из чувств, дарованных нам природой, и одновременно возмущает, что нередко оно так дурно передано или так нелепо оклеветано. Бесконечно долгими зимними вечерами у огня, в томительно праздные дни жаркого лета, где-нибудь в укромном углу лавки стекольщика подобные рисунки повергали меня в глубокие раздумья, точно так же как иной раз чтение непристойной книги навевает грезы об океанах мистической голубизны. Много раз созерцание бесчисленных обличий любовного чувства вызывало во мне желание, чтобы поэт, философ, да и просто всякий любознательный человек имели возможность насладиться образами целого музея любви, где было бы представлено все — от одухотворенной нежности св. Терезы до наводящего скуку разврата пресыщенных веков. Разумеется, велико расстояние между «Отплытием на остров Китеру» и жалкой мазней, висящей в комнате проститутки над треснутым горшком и шатким столиком,— и все же в этом сюжете нет ничего недостойного внимания. Кроме того, истинный талант освящает все, чего касается, и, если бы эта тема разрабатывалась с должной тщательностью и серьезностью, в ней не было бы отталкивающей непристойности, и притом скорее фанфаронской, нежели подлинной.

Пусть не пугаются поборники строгой морали — я сумею соблюсти должную меру; в мечтах своих я помышлял лишь о том, чтобы увидеть великое поэтическое многообразие любви, воплощенное чистейшей кистью Энгра, Ватто, Рубенса, Делакруа! Легкомысленные и грациозные дамы Ватто — и рядом с ними чинные и невозмутимые Венеры Энгра; пышнотелые, белокожие женщины Рубенса и Иорданса — и печаль-' ные красавицы Делакруа, которых все мы знаем,— высокие, бледные, утопающие в шелках^[1].

Итак, дабы полностью успокоить потревоженное целомудрие читателя, я добавлю, что к любовным сюжетам я отнесу не только все картины с изображением собственно сцен любви, но всякую картину, исполненную любовной неги, даже если это просто портрет^[2].

В этом воображаемом необозримом музее мне хотелось бы видеть красоту и любовь, цветущую под всеми небесами, воплощенную лучшими художниками,— от взбалмошных воздушных прелестниц, запечатленных на модных гравюрах Ватто-сына, до Венер Рембрандта, которым, словно простым смертным женщинам, подстригают ногти и расчесывают волосы грубым самшитовым гребнем.

Сюжеты этого рода столь значительны, что от Джулио Романо до Девериа и Гаварни нет художника, ни великого, ни скромного, который не отдал бы им тайную или явную дань.

Обычно большой недостаток подобных картин — отсутствие наивности и искренности. Я, впрочем, вспоминаю одну литографию, изображающую, к сожалению грубовато, один из реальных мотивов извращенности в любовных отношениях. Молодой человек в женском платье и его любовница, одетая мужчиной, сидят рядом на диване — кому не знакомы эти диваны в меблированных комнатах и отдельных кабинетах. Молодая женщина приподнимает подол юбки своего любовника^[3]. В моем воображаемом музее подобные сладострастные сцены смягчались бы другими работами, где любовь представала бы невинной и чистой.

Эти размышления пришли мне на ум по поводу двух картин г-на Тассера — «Эригона» и «Работорговец».

Г-н Тассер, которому я совершенно неосновательно уделил в прошлом году мало внимания, является вполне достойным художником, чей талант лучше всего проявляется в любовных сюжетах.

Эригона полулежит под сенью виноградных лоз в вызывающей позе — одна ее нога согнута, другая вытянута вперед, на зрителя. Рисунок отличается тонкостью, линии волнообразны и мастерски переплетаются. При всем том я не могу не упрекнуть г-на Тас-сера, умелого колориста, в том, что написанный им торс слишком однообразен по цвету.

Другое полотно изображает рабынь, привезенных на невольничий рынок. Это обыкновенные женщины из цивилизованных стран, ноги их в ссадинах от грубой обуви, они несколько вульгарны, с красноватой кожей, но тупой и сладострастный турок увидит в них изысканных красавиц. Одна из женщин поставлена спиной к зрителю, нижняя часть ее фигуры задрапирована прозрачной тканью, на голове все еще красуется модная шляпка с улицы Вивьен или из Тампля. Бедняжка была, как видно, похищена пиратами.

Колорит этой картины весьма примечателен тонкостью и прозрачностью тонов. Г-н Тассер, должно быть, внимательно изучал манеру Делакруа, тем не менее ему удалось сохранить самобытность в цвете.

Этого выдающегося художника ценят лишь беспристрастные знатоки, широкой же публике он известен недостаточно. Его талант неустанно развивается, и если мы вспомним, с чего он начал и чего уже сумел достичь, то мы вправе ждать от него новых прелестных композиций.

1. ↑ Мне рассказали, что когда-то, в период создания «Смерти Сарданапала», Делакруа сделал множество чудесных этюдсов женщин в самых сладострастных позах.
2. ↑ Назовем здесь два недавно написанных г-ном Энгром великолепных полотна, пронизанных эротическим чувством,— «Большая Одалиска» и «Маленькая Одалиска».
3. ↑ Sedebant in fornicibus pueri puellaeve sub titulis et lychnis, ill! fe-mineo compti mundo sub stola, hae parum comptae sub puerorum veste, °re ad puerilem formam composito. Alter veniebat sexux sub altero sexu. Corruperat omnis caro viam suam (Meursius).
   В лупанарах, в мерцанье светильников, сидели юноши и девушки, первые — в женском платье под мужской столой, вторые — в мужской одежде под туникой и с волосами, убранными на мужской манер. Под вИдимостью одного пола оказывался другой. Всякая плоть извратила свое обличье (Мерсиус) (лат.).