О некоторых колористах

В Салоне имеются два на редкость значительных холста. Я имею в виду портреты «Молодой волк» и «Бизоний горб» кисти г-на К э т л и н а, покровителя индейцев. Когда г-н Кэтлин впервые появился в Париже со своими подопечными и своим музеем, разнесся слух, будто этот славный малый, не знакомый ни с живописью, ни с рисунком, лишь благодаря настойчивости и терпению сумел сделать несколько сносных набросков. Не знаю, был ли этот слух невинной хитростью самого г-на Кэтлина или все объяснялось тупостью журналистов. Во всяком случае, сегодня общеизвестно, что г-н Кэтлин превосходно владеет и карандашом и кистью. Двух упомянутых портретов было бы вполне достаточно, чтобы убедить меня в этом, однако память моя хранит немало других, столь же прекрасных вещей. В особенности восхитили меня в его холстах прозрачность и легкость неба.

Г-н Кэтлин с высоким мастерством воплотил горделивый, свободолюбивый характер и благородство своих моделей; прекрасно схвачено им строение их голов. Красота позы и непринужденность движений изображенных им индейцев помогают нам глубже понять античную скульптуру. В колорите его работ ощущается что-то таинственное, для меня необычайно притягательное. В этом сумрачном музее зрителя опьяняло обилие красного цвета — цвета крови, цвета жизни. Лесистые холмы, бескрайние степные просторы, пустынные реки на пейзажах г-на Кэтлина были однообразно и неизменно зелены. И оба эти цвета — и красный, темный и густой, более непроницаемый, чем взгляд змеи, и зеленый, спокойный, радостный и приветливый цвет природы,— я снова нахожу их сегодня в певучем контрасте на обоих портретах — во всем, вплоть до лиц. Во всяком случае, несомненно, что во всех татуировках и раскрасках кожи чувствуется естественность и гармоничность цветовых гамм.

Как мне кажется, причина заблуждения публики и критиков по отношению к г-ну Кэтлину состоит в том, что он не занимается той лихой живописью, к которой наши молодые художники так всех приучили, что она уже кажется традиционной.


В прошлогоднем обзоре я уже протестовал против единодушного отпевания братьев Девериа, выражал возмущение по поводу направленного против них заговора. Нынешний Салон подтвердил мою правоту. Многие скороспелые знаменитости, затмившие их в глазах публики, по существу, не сумели сравняться с ними. Г-н Ашиль Д е в е р и а выставил картину «Отдых святого семейства». Ее отличает не только грация, присущая дарованиям обоих братьев, но и серьезные достоинства, свойственные старинным школам; быть может, школам второстепенным, не превосходившим другие ни по рисунку, ни по колориту, и тем не менее благодаря своей уравновешенности и прочным традициям стоявшим куда выше неоправданных крайностей переходных эпох. В великой битве романтизма братья Девериа шли в рядах отчаянного отряда колористов, этим и определилось их место. Помимо прочего картина г-на Ашиля Девериа превосходна по композиции и в целом оставляет впечатление мягкой гармонии.


Г-н Б у а с с а р, чьи первые шаги уже были блестящими и многообещающими, является одним из тех отличных художников, которые выросли на опыте старых мастеров. Представленная им «Магдалина в пустыне» — это живопись добротная и здоровая в колористическом отношении, только тело, пожалуй, выполнено в несколько унылых тонах. Поза выбрана очень удачно.


В этом необъятном Салоне, где более чем когда-либо стерты различия, где почти все показали себя в какой-то степени и живописцами и графиками, однако не настолько сильными, чтобы стоило выделить их среди прочих, особое удовольствие доставляет встреча с таким искренним и подлинным художником, как г-н Д е б о н. Быть может, его композиция «Концерт в мастерской» слишком уж живописна — в ней чувствуется и Валентен, и Йордане, и некоторые другие влияния; тем не менее это добротная и здоровая живопись, свидетельствующая о том, что автор ее уверенно идет к своей цели.


Г-н Д ю в о выставил полотно «После шторма». Не знаю, есть ли у него задатки настоящего колориста, но кое-какие места картины позволяют на это надеяться. Едва взглянув на нее, невольно стараешься сообразить, какой же исторический эпизод имел в виду художник. Обычно только англичане решаются придавать жанровым полотнам такую масштабность. Но при этом картина хорошо построена и неплоха по рисунку. Однородный характер тонов в первый момент смущает, но в действительности он, по-видимому, верно передает природное освещение после бурного ливня, когда все обретает удивительно резкий цвет.


«Милосердие» г-на Л е м л е н а предстает в виде прелестной женщины, окруженной множеством малышей с разных концов земли: белых, желтых, черных и т. д. Г-н Лемлен, конечно, не лишен чувства цвета, однако в картине есть недостаток: китайчонок так мил, а его одежда так красочна, что он почти целиком отвлекает внимание зрителя. Маленький мандарин без конца семенит в вашей памяти, и, я думаю, многие забудут из-за него все остальное, изображенное на этом холсте.


Г-н Декан — один из тех художников, к которым вот уже много лет неотступно прикован интерес публики, и притом как нельзя более обоснованно.

Этому художнику, наделенному великолепным аналитическим даром, нередко удавалось добиться мощных эффектов с помощью мастерского сочетания довольно ограниченных средств. Правда, он слишком бегло намечал линии, нередко довольствуясь самой обобщенной передачей движения и контура, и рисунок его подчас говорил о чисто механическом навыке, и тем не менее изощренное чувство природы, в которой он выделял преимущественно игру света, неизменно выручало его и поддерживало на высоком уровне.

Если г-н Декан и не был рисовальщиком в точном смысле этого слова, он все же был им на свой манер и на особый лад. Никто не видел у него крупных фигур, зато изображенные им человечки представляли собой рисунок отточенный и выполненный на редкость смело и удачно. Характер и повадки этих фигурок всегда исключительно наглядны, ибо г-н Декан умеет передать их несколькими штрихами. Его наброски всегда были комичны и весьма занимательны. Это был рисунок остроумца, почти карикатуриста. Насмешливая и добродушная фантазия г-на Декана тонко подмечала злые шутки природы, и он всегда находил для своих персонажей позу и одежду, точно отвечавшие внутренней сущности, обычаям и праву каждого. Его рисунки отличала некоторая статичность, не лишенная, впрочем, приятности и родственная его ориентализму. Обычно его персонажи неподвижны, а когда он все-таки изображал их бегущими, они походили на повисшие в воздухе тени или на силуэты, внезапно замершие во время бега,— словом, они напоминали бегунов на барельефах. Цвет же был сильнейшей стороной его работ, его главным и важнейшим делом. Конечно, г-н Делакруа — великий колорист, но он не одержим цветом. У него немало и других хлопот, чего, кстати, требуют уже самые размеры его полотен. А для г-на Декана цвет был самой большой и, так сказать, любимейшей заботой. Кроме того, его великолепный сияющий колорит всегда отличался совершенно особым свойством. Заимствуя выражения из области психологии, я назвал бы колорит г-на Декана жестоким и язвительным. Самые соблазнительные блюда, изысканнейшие яства, аппетитные и пряные приправы не выглядят столь дразнящими и ароматными для гурмана и не манят его с таким неуемным сладострастием, как картины г-на Декана манили любителя живописи. Их непривычность влекла и приковывала к себе, внушала неодолимое любопытство. Может быть, все объяснялось теми своеобразными и кропотливыми ухищрениями, к которым, как говорят, художник часто прибегает, вымучивая свою живопись с неутомимым упорством алхимика. Впечатление, которое производили картины г-на Декана на душу зрителя, было столь ошеломительным и неожиданным, что трудно было понять, каково же происхождение этой живописи, кто крестный отец этого удивительного художника, чья школа выпестовала этот одинокий и оригинальный талант. Через сто лет историкам искусства будет, конечно, трудно установить, кто являлся учителем г-на Декана. Иногда казалось, что он восходит к старым фламандцам из числа наиболее ярких по колориту; однако в его вещах было больше стиля, чем у них, да и фигуры были сгруппированы с большим чувством гармонии. В иные периоды его захватывали великолепие и плебейство Рембрандта, в другие — в его полотнах проглядывали нежные отблески небес Лоррена. Ибо г-н Декан был также пейзажистом, и притом выдающимся: пейзажи и фигуры сливались у него воедино, к взаимной выгоде обоих. Ничто не доминировало в его работах и ничто не играло подсобной роли, каждая часть полотна создавалась с одушевлением и каждая деталь содействовала эффекту целого! Ничто в его работах не было случайным — ни крыса, переплывающая водоем в одной из его турецких картин, дышащих восточной ленью и фатализмом, ни хищные птицы, что парят на фоне его шедевра под названием «Пытка крючьями».

Солнце и свет играли в ту пору большую роль в живописи г-на Декана. Ни один художник не изучал с таким пристальным вниманием эффекты атмосферы. Больше всего его увлекала причудливая и невероятная игра светотени. На одной из картин г-на Декана солнце буквально сжигает белые стены и меловую почву; все окрашенные предметы обретают живую и одухотворенную прозрачность. Воды кажутся неслыханно глубокими; большие тени перерезают стены домов, ложатся на землю или водную гладь с ленивой и томной негой. И среди этой поразительной природы суетятся или праздно грезят маленькие человечки — особый мирок во всей своей естественной и комической достоверности.

Итак, картины г-на Декана были полны поэзии, а часто и мечтательности. Однако там, где другие, как, например, Делакруа, добились бы цели с помощью ообобщенного рисунка, выбора своеобразной модели или посредством широкого, щедрого колорита, г-н Декан действовал, тщательно вникая в детали. И действительно, единственное, в чем можно было бы его упрекнуть,— это чрезмерная забота о точной передаче примет материального мира. Дома на его полотнах словно покрыты настоящей штукатуркой, сделаны из настоящего дерева, стены выбелены настоящей известью. И часто, глядя на эти шедевры мастерства, зритель с грустью и досадой думал о том, как много ушло на них времени и труда. Насколько они выиграли бы, если бы писались с большей простотой!

В прошлом году, когда, вооружившись карандашом, г-н Декан вздумал состязаться с Рафаэлем и Пуссеном, искренние ценители искусства, боготворившие г-на Декана, но при всем своем чистосердечии не желавшие поверить, будто на ветвях дуба могут вызревать тыквы, принялись сокрушаться: «Если Декан возмечтал о Рафаэле, то прощай картины самого Декана! Кто теперь станет их писать? Уж не господа ли Гинье и Шакатон?»

Но вот в нынешнем году г-н Декан вновь выступил с турецкими мотивами, пейзажами, жанровыми картинами и «Дождем». Однако на этот раз их пришлось искать, они уже не бросались в глаза.

Г-н Декан умеет мастерски изображать солнце, но не сумел изобразить дождь, кроме того, утки у него плавают не по воде, а по камням и т. д. «Турецкая школа», однако, напоминает удачные его картины: мы снова видим уже знакомых нам прелестных детей и комнату, полную света и пыли, куда солнце как будто тщится проникнуть все целиком.

Постараемся найти утешение в великолепных картинах г-на Декана, которые украшают наши музеи, и не станем анализировать недостатки последних его работ. Это нетрудная задача, и с ней отлично справится любой.


Все картины г-на Пенгильи-л'Аридона отличаются хорошей фактурой; это полотна небольшого размера, выполненные тонко, хотя и крупным мазком,— одно особенно привлекает внимание: «Пьеро представляет публике Арлекина и Полишинеля».

Пьеро подмигивает зрителям, с традиционно плутоватым видом указывая им на Арлекина, который выступает, церемонно разводя руками и нагло выставив вперед одну ногу. За Арлекином следует самодовольный подвыпивший Полишинель в больших сабо на жидких ножках. В прореху занавеса высовывается нелепая голова, носатая, в больших очках, с торчащими кверху усами. Картина приятна, тонка и проста по колориту, все три фигуры прекрасно выделяются на сером фоне. Больше всего поражает не столько общий ее вид, сколько редкая простота композиции. Подлинно комичный Полишинель смахивает на английского Панча, который то и дело тычет указательным пальцем в кончик собственного носа, желая показать, как он им гордится или его стыдится. Жаль только, что г-н Пенгильи не использовал в качестве модели актера Дебюро, который создал подлинный тип современного Пьеро и должен был бы занимать законное место во всех картинах на сюжет балаганных зрелищ.


А вот и другое творение фантазии, выполненное далеко не столь умело, но оно именно тем и хорошо, что в нем чувствуется непосредственность,— это «Потасовка нищих» г-н М а н ц о ни. Никогда даже в самых типичных изображениях фламандских оргий грубая сила не была передана с такой поэтичностью. Вот шесть последовательных впечатлений зрителя от этой картины: 1) живое любопытство; 2) какая гадость! 3) вещь плохо написана, но необычна по композиции и не лишена обаяния; 4) в общем, написано не так плохо, как казалось сначала; 5) на эту картину стоит взглянуть еще раз; 6) она запоминается надолго.

Картина написана с грубостью и яростью, которые вполне соответствуют сюжету и напоминают беспощадность Гойи. И действительно, здесь перед нами самые жуткие образины, какие только можно себе представить. Это какая-то чудовищная мешанина из продавленных шляп, деревянных ног, битых стаканов, поверженных на землю забулдыг; разврат, свирепая жестокость, пьянство потрясают своими лохмотьями.

Румяная красотка, разжигающая страсти этого изысканного общества, написана хорошо и должна прийтись по вкусу знатокам. Редко доводилось мне видеть что-либо комичнее того бедняги, которого с победоносным видом пригвождает вилами к стене его собутыльник.

Вторая картина г-на Манцони, «Ночное убийство», меньше поражает воображение. Она тускла и заурядна по цвету, элемент фантастики присутствует только в трактовке сюжета. Нищий оборванец занес нож над полуживой от страха жертвой, в то время как его сообщники обирают несчастного. Гигантские носы белых полумасок усиливают впечатление фантасмагории и ужаса, придавая всей сценке подлинно диковинный характер.


Г-н Вилья-Амиль написал «Тронный зал Мадридского дворца». На первый взгляд кажется, что картина эта выполнена довольно безыскусно, но, всматриваясь внимательнее, замечаешь мастерство и в построении и в общем колорите этой вполне декоративной живописи. Краски, может быть, менее изысканны и в то же время более добротны, чем в работах того же жанра у г-на Роберте а. Отметим и недостаток: плафон зала, изображающий небо, больше похож на настоящее небо, чем на покрытый росписью потолок.


Господа Ваттье и Перез используют обычно почти одинаковые сюжеты: прекрасные дамы в старинных костюмах на фоне тенистой листвы в парке. Но при этом г-н Перез имеет то преимущество, что художнику с такой фамилией нет нужды работать с оглядкой на Ватто и он пишет с большей простотой, чем его собрат. Фигуры на полотнах г-на Ваттье написаны с продуманной изысканностью, и все же г-н Пе-рез превосходит его по части воображения. Одним словом, их работы отличаются друг от друга так же, как приторная галантность времен Людовика XV — от искренней галантности века Людовика XIII.


Школа Кутюра — раз уж приходится о ней упомянуть — представлена в этом году слишком многими образцами.


Г-н Диасдела Пенья, являющий в миниатюре гиперболическое выражение этой маленькой школы, исходит из принципа, что палитра уже и есть картина. Что же касается общей гармоничности, то г-н Диас полагает, будто она придет сама собой. О подлинном рисунке — динамичном рисунке колористов — тут не может быть и речи. Руки и ноги его крохотных фигурок болтаются, словно у тряпичных кукол или так, словно их разметало при взрыве паровоза. Я лично предпочитаю калейдоскоп, не притязающий на изображение «Покинутых» или «Садов любви»; калейдоскоп просто-напросто подсказывает рисунок дли шали или ковра и довольствуется этой скромной ролью. Правда, г-н Диас — колорист, но попробуйте хоть немного увеличить любое из написанных им полотен, и вы убедитесь в его несостоятельности, потому что ему неведом закон общего колорита. Вот почему его картины не задерживаются в памяти.

Каждому свое, скажете вы. Не всем по плечу масштабная живопись. В меню всякого хорошего обеда есть жаркое и есть закуски. С какой стати пренебрегать арльской колбасой, горьким перцем, анчоусами, чесночным соусом и тому подобным? Стало быть, по-вашему, его живопись подобна аппетитной закуске? А на мой взгляд, это конфеты, приторные сласти. Кому же придет в голову питаться одними сластями? Ведь когда обед хорош, к десерту едва прикасаешься.


Г-н Селестен Н а н т е й владеет кистью, но не умеет найти верных пропорций и гармонии картины.


Г-н В е р д ь е пишет логично, но при этом он представляется мне исконным врагом живой мысли в искусстве.


Г-н М ю л л е, автор «Сильфов», великий любитель поэтических сюжетов, прямо-таки источающих поэзию, написал картину под названием «Примавера». Люди, не знающие итальянского, подумают, будто речь идет о «Декамероне».


Колорит г-н Фостена Б е с с о н а производит гораздо лучшее впечатление, когда на его вещи смотришь сквозь мерцающий блеск витрин лавки Де-форжа.


Положительность г-на Фонтена не оставляет никаких сомнений: он изобразил художника Беранже, который посвящает окружающих его подростков обоего пола в тайны живописи Кутюра.

Ох уж эти мне тайны! Суметь схватить розовый луч, персиковый оттенок или зеленоватую тень — вот где таится подлинная трудность. Что же касается живописи, поставляемой школой Кутюра, то самое ужасное в ней то, что она бросается в глаза даже с большого расстояния.

Из всех этих господ наиболее злосчастным является, конечно, их глава, сам г-н Кутюр, которому досталась неожиданная роль жертвы. Ибо всякий подражатель оказывается предателем, поскольку он невольно выдает чужие секреты.


В различных вариантах нижнебретонских, каталанских, швейцарских, нормандских и прочих сюжетов г-н Г е й е м е н превзошел господ Армана и Адольфа Л е л ё, но оказался слабее, нежели г-н Э д у э н, который, в свою очередь, уступает г-ну X а ф н е р у.

Я не раз слышал адресованный братьям Леле странный упрек в том, что изображенные ими швейцарцы и испанцы неизменно смахивают на бретонцев.

Г-н Эдуэн, без сомнения, серьезный художник, у него уверенная кисть и чутье на цвет. Я полагаю, что он выработает собственную манеру.

А на г-на Хафнера я сердит: однажды он написал великолепный портрет в романтической манере, но больше портретами не занимался. Я считал его одаренным художником с поэтическим строем души и живым воображением, первоклассным портретистом, которому, впрочем, случалось иной раз пустить петуха но, как видно, он всего лишь ремесленник.