Об идеале и о модели
Цвет — самое что ни на есть естественное и броское явление, поэтому его приверженцы составляют наиболее многочисленную и значительную когорту живописцев. Анализ, облегчающий работу художников, позволяет разделить натуру на цвет и на линию, и прежде чем перейти к творчеству художников, принадлежащих к второй когорте, то есть к творчеству рисовальщиков, я хотел бы изложить некоторые из принципов, которым они следуют, иногда даже неосознанно.
Само название этой главы заключает в себе противоречие или, вернее, согласование противоположностей; ибо рисунок выдающегося рисовальщика предполагает нераздельное слияние идеала и модели.
Колорит складывается из цветовых масс, состоящих из бесконечного количества тонов, гармоничное сочетание которых создает единство произведения. Линия, имеющая свою толщину и свои свойства, подразделяется на множество отдельных линий, каждая из которых передает нечто от характера модели. Окружность, то есть идеальную кривую, можно представить в виде аналогичной фигуры, состоящей из бесконечного множества прямых отрезков, которая должна слиться с окружностью, при условии что ее внутренние углы будут все более и более тупыми.
Однако совершенной окружности не существует, и абсолютный идеал просто нелепость. Слишком большая склонность к упрощению приводит недалекого художника к повторению одного и того же образца. Для поэтов, художников, да и для всего рода человеческого было бы сущим несчастьем, если бы идеал — этот абсурд, эта нелепость — был достигнут. Что бы оставалось делать каждому со своим бедным «я», со своей ломаной линией?
Я уже отмечал, что верным мерилом искусства является его способность удерживаться в памяти. Искусство есть мнемоника прекрасного, а точное копирование мешает запоминанию. Есть такие злосчастные художники, которые хватаются за всякую бородавку как за подарок судьбы; они не только не пренебрегают ею, но стараются вчетверо увеличить. Они повергают в отчаяние влюбленных, а ведь народ, желающий иметь портрет своего государя, подобен влюбленному.
Слишком частное и слишком общее одинаково мешают запоминанию. «Аполлону Бельведерскому» и «Гладиатору» я предпочитаю «Антиноя», ибо «Анти-ной» и есть идеал прекрасного Антиноя.
Хотя вселенский принцип един, природа не дает ничего абсолютного, ни даже завершенного[1]; я вижу только индивидуумов. Каждое животное чем-то отличается от другого животного своего вида, и среди тысяч плодов, которые дает одно и то же дерево, нельзя найти двух одинаковых, ибо в таком случае это был бы один и тот же плод. Дуализм, противореча единству, является одновременно его следствием[2]. Бесконечность разнообразия с особо устрашающей силой проявляется в роде человеческом. Мало того, что на разных широтах типы людей резко различаются, но даже из своего окна я ежедневно наблюдаю в толпе прохожих и калмыков, и индийцев, и китайцев, и древних греков в более или менее офранцуженном обличье. Каждый индивидуум — это своего рода гармония. Кому из нас не случалось, обернувшись на знакомый голос, с удивлением увидеть в незнакомом человеке живое воплощение другого существа, наделенное его движениями и голосом. Справедливость этого наблюдения побудила Лафатера составить целый перечень носов и ртов, несовместимых друг с другом, и подметить у художников прошлого немало такого рода ошибок, когда они наделяли религиозных и исторических персонажей внешностью, не отвечающей их характеру. Вполне возможно, что Лафатер ошибся в той или иной детали, но он уловил главную закономерность: при такой-то руке должна быть такая-то нога; при такой-то коже — такие-то волосы. Следственно, каждый индивидуум восходит к своему идеалу.
Я не утверждаю, что существует столько же исходных идеальных образцов, сколько есть индивидуумов, ибо одна литейная форма может дать множество отливок. И все же в душе художника живет столько же идеальных образцов, сколько он видит индивидуумов, и каждый портрет есть творчески претворенный образ самого художника.
Итак, идеал вовсе не является чем-то неопределенным, какой-то бесплотной и скучной мечтой, витающей на академических плафонах. Идеал есть индивидуум, воссозданный другим индивидуумом и с помощью кисти или резца возвращенный к ослепительной истине своей изначальной гармонии.
Таким образом, первейшее качество рисовальщика заключается в неторопливом и добросовестном изучении модели. Тут художнику необходимо не только глубокое проникновение в индивидуальный склад модели, но и способность его обобщить и сознательно утрировать кое-какие детали, дабы выделить самое характерное в модели и отчетливо передать ее облик.
Любопытно отметить, что, следуя этому принципу, гласящему, что возвышенное должно избегать деталей, искусство, совершенствуясь, восходит к сбоим истокам. Первые художники тоже не знали подробностей. Разница только в том, что, воспроизводя фигуру в обобщенном виде, не они избегали подробностей, а подробности избегали их: прежде чем выбирать, нужно овладеть.
Рисунок — это поединок между природой и художником, и художник побеждает тем легче, чем глубже он постигнет замысел природы. Он должен не копировать ее, а истолковывать более простым и более выразительным языком.
Введение портрета, иначе говоря, идеализированной модели, в исторические, религиозные или фантастические сюжеты требует прежде всего тонкого понимания при выборе модели и, без сомнения, может омолодить и оживить современную живопись, слишком склонную, как, впрочем, и остальные виды нашего искусства, довольствоваться подражением старым мастерам.
Все, что я мог бы еще добавить об идеале, изложено в одной из глав Стендаля, название которой столь же ясно, сколь и дерзко.
